История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

Вот что я увидел в первый раз, когда проследовал в ее капеллу, где она должна была прослушать мессу. Прото-поп-епископ встретил ее в дверях, чтобы подать ей воду причастия, и она поцеловала ему кольцо, в то время как прелат, украшенный двухфутовой бородой, опустил голову, чтобы поцеловать руку своей государыни, которая, будучи его земной владыкой, была в то же время его патриархом. Во все время мессы она не подавала никакого знака религиозности; лицемерие было ей чуждо, она удостаивала веселым взглядом то одного, то другого из ассистентов, адресуясь время от времени со словами к своему фавориту, которому ей нечего было сказать, но она хотела оказать ему честь, показывая всем, кто там был, что это его она отличает и ставит над всеми остальными.

Я слышал, как она сказала однажды, выходя из оперы, где давали «Олимпиаду» Метастазио, следующие слова:

— Музыка этой оперы доставляет всем самое большое удовольствие, и, соответственно, я в восхищении; но я от нее устала. Музыка — прекрасная вещь, но я не понимаю, как можно любить ее страстно, по крайней мере, если она не побуждает к важным делам и мыслям. Я приглашу теперь Буранелло; мне интересно увидеть, сможет ли он доставить мне своей музыкой что-то интересное.

Она все время рассуждала в таком стиле. Я скажу на своем месте, что она мне сказала при моем возвращении из Москвы. Мы остановились в хорошей гостинице, где мне дали две комнаты и приняли в ремонт мой экипаж. После обеда я снял двухместную коляску и нанял местного слугу, говорящего по-французски. Моя коляска была с четверкой лошадей, поскольку город Москва состоит из четырех городов [13] и приходится много ездить по улицам, плохо или совсем не мощеных, когда приходится делать много визитов. Со мной было пять или шесть писем, и я хотел их все разнести; уверенный, что не придется сходить из коляски, я взял с собой мою дорогую Заиру, девочку тринадцати лет, любопытную ко всему. Я не помню, какой праздник справляла греческая церковь в эти дни, но помню невыносимый звон колоколов, который слышался со всех улиц, потому что я видел церкви повсюду. Тогда сеяли зерно, чтобы собирать урожай в сентябре, и смеялись над нами, что мы сеем за восемь месяцев до того, поскольку это не только не необходимо, но и от этого урожай должен быть менее обильным. Я не знаю, кто прав, но возможно, что правы все.

Я разнес по адресам все письма, что были мной получены в Петербурге от обер-егермейстера, от князя Репнина, от моего банкира Папанелопуло и от брата Мелиссино. На следующее утро я получил ответные визиты от всех тех, к кому адресовался. Они все пригласили меня обедать вместе с моей приемной дочерью. Я принял приглашение от первого, кто пришел, — это был г-н Демидов, и обещал остальным приходить во все последующие дни по очереди. Заира, наученная роли, которую должна играть, была в восторге, что может показать мне, что она достойна того отличия, что я ей выдал. Красивая как ангелок, она была повсюду, где я ее водил, отрадой компании, где никто не пытался уточнить, была ли она мне дочь, любовница или служанка. В этой области, как и в сотне других, русские очень покладисты. Кто не видел Москвы, не может сказать, что видел Россию, и те, кто знал русских только по Петербургу, не знают русских, потому что при дворе они совсем отличны от того, чем они являются по-природе. В Петербурге их можно считать всех иностранцами. Граждане Москвы, и особенно богатые, жалеют всех тех, кто по своему положению, из интереса или из амбиций являются экспатриотами (покинули родину); потому что их родина — Москва, и они рассматривают Петербург только как причину своего упадка. Я не знаю, правда ли это, но говорю то, что говорят они. По истечении восьми дней я все увидел: фабрики, церкви, старые памятники, а также кабинеты натуральной истории, библиотеки, которые меня не заинтересовали, знаменитый колокол, и я заметил, что их колокола не раскачиваются, как наши, но неподвижны. Ими звонят, используя веревку, привязанную к концу языка. Я нашел, что женщины в Москве более красивы, чем в Петербурге. Доступ к ним очень нежен и легок, и чтобы получить от них поцелуй в губы, достаточно сделать вид, что собираешься поцеловать им руку. Что касается еды, я нашел, что она изобильна и без деликатесов. Их стол всегда открыт для всех их друзей, и друг приводит на обед с собой без всякого фасона пять или шесть человек, приходящих иногда и к концу обеда. Не было случая, чтобы русский сказал: «Мы уже пообедали, вы пришли слишком поздно». У них не низкая натура, которая нужна, чтобы сказать такие слова. Повар должен подумать, и обед возобновляется. Хозяин или хозяйка приветствуют гостей (gastes). У них в ходу восхитительный напиток, название которого я забыл, но он лучше, чем шербет, который пьют в Константинополе у всех больших сеньоров. Они не дают пить воду своим слугам, которые очень многочисленны, но воду, которая приятна на вкус, здорова и питательна и столь дешева, что на рубль можно наполнить бочку. Я заметил большое преклонение, которое они все испытывают по отношению к Св. Николаю. Они воспринимают бога только через посредничество с этим святым, чей образ должен находиться в углу комнаты, где хозяин дома принимает визиты; тот, кто входит, делает первый поклон образу, второй — хозяину; если образа случайно там не окажется, русский, обежав взглядом всю комнату, остается в недоумении, не знает, что говорить, и теряет голову. Русский, в общем, самый суеверный из всех христиан. Язык его иллирийский, но литургия вся греческая; народ в ней ничего не понимает, и духовенство, само невежественное, радо держать его в невежестве. Я никогда не мог втолковать calogero, говорящему на латыни, что мы другие римляне, делая знак креста, проводим рукой от левого плеча к правому, в то время как греки проводят рукой справа налево, и что мы говорим spiritus sancti, в то время как они говорят на греческом языке agios pneuma: — Если вы говорите, говорю я ему, agios pneuma, вы имеете, что в виду то же, что и мы, когда говорим sancti spiritus.

Он мне отвечает, что прилагательное должно идти перед существительным, потому что нельзя произносить имя божье, не дав ему предварительно почетного эпитета. Такого уровня почти все различия между двумя сектами, не говоря уже о большом количестве выдумок, которые я нашел как у них, так и у нас.

Мы вернулись в Петербург тем же макаром, что и приехали в Москву, но Заира возымела желание, чтобы я никогда не уезжал из Москвы. Будучи все время, и днем и ночью, рядом со мной, она так влюбилась в меня, что я страдал, когда думал о том моменте, когда должен буду ее покинуть. Я отвел ее на следующий день после приезда в Катаринов, где она показала отцу все маленькие презенты, что я ей сделал, рассказав в деталях обо всех радостях, что она возымела в качестве моей дочери, что сильно насмешило доброго человека.