Искатель. 1978. Выпуск №4 - Александр Буртынский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Цена человеческих жизней… — Сахно прикрыл сундук. Отвязав бечеву, швырнул конец в яму.
— Выволакивай их, Бабенко!
* * *Трое лежали под брезентом, раскинув босые ноги. Андрей старался не смотреть в их сторону. От усталости и нервного напряжения, пережитого за ночь, в глазах стоял туман, и ближний лес, тронутый дымкой рассвета, казалось, плыл под низким взволнованным небом.
— Мину в овраг, взорвать. И домой, — послышался за спиной голос Сахно. — Тебе, Данилыч, пришлю свежий наряд, надо прочесать лес и хутора, где-то их дожидался транспорт. Наверняка… А сейчас надо опять сани доставать…
Андрей обернулся. Сахно протянул ему свою руку, сказал, вздохнув почему-то:
— О ваших действиях немедленно доложу по инстанции. Спасибо за помощь, — и подмигнул Бабенко, — будь здоров, горобец…
— Не забудь, лейтенант, в семь на выборы, — обронил Довбня. — Отложили на час.
Кто-то тронул Андрея за рукав, он все так же отрешенно взглянул через плечо.
— Помкомвзвода наш плох, — доложил Политкин.
Юра сидел за хатой, прислонясь к стене и закрыв глаза.
— Честно — ты был в больнице? — спросил, подойдя, Андрей.
Сержант разлепил синие губы.
— Ну… немного побыл.
— И удрал? Ясно.
Он попросил Довбню взять с собой помкомвзвода, как только подадут сани, и, кивнув своим, тронулся по тропке к поселку. Шел не спеша, ощущая в ногах странную тяжесть, и, как всегда, когда просыпалась старая контузия, позванивало в ушах…
* * *Солдаты отправились к клубу, а он заглянул в белеющее на отшибе здание больнички. Дежурный врач был где-то в палатах: в дверях выросла толстая нянька, наотрез отказавшись впускать в такую рань.
— Да к кому вам? — допытывалась она, с некоторой подозрительностью вглядываясь в него, и Андрей подумал, что выглядит, наверное, не лучшим образом и надо бы зайти домой, умыться и хотя бы сменить примерзшие к ногам портянки.
Он не ответил няньке, лишь попросил:
— Ночью у вас никто… ничего не случилось?
— Идить, — отшатнулась нянька, — идить отсюдова!
Дома в исхолодавшей за ночь комнате он стал переобуваться, стянул сапог и, откинувшись навзничь, точно провалился в яму.
Очнулся он, кажется, тотчас от грохнувшего невдалеке взрыва и долго ничего не мог понять… Откуда-то с улицы доносились людской гомон, бабьи вскрики. Он подскочил к заледеневшему с краев, в мятущихся желтых бликах окну. И замер. Наискось, из осевших развалин клуба рвались языки пламени, черные рукава дыма сносило к полям. Изредка из огненного чадища, рассыпая искры, беззвучно выстреливали головешки. Толпа людей скучилась в стороне.
Когда он подбежал к пожарищу, то увидел своих солдат, Довбню и предзавкома, о чем-то сердито споривших.
— Где пожарники? — крикнул он издалека.
Довбня только махнул рукой.
— Гаденыши. Видно, со вчерашнего дня механизм заложили.
«Точный расчет, — мелькнула мысль, — с хорошим запасом. Сейчас бы они уже к границе добрались».
Откуда-то вывернулась черноглазая тетка Гапа, нарядно одетая, в цветастой шали, обвивавшей плечи кожушка, почти весело запричитала:
— Проморгала милиция! Ще добре, шо я в шесть не открыла, капут бы людям.
Какой-то укутанный одеялом малыш, с мамкиных рук удивленно таращившийся на огонь, вдруг тонко, голосисто заревел.
Андрей поежился, представив себе взрыв в переполненном избирательном участке. Его терзала смутная вина — надо было все предусмотреть, рядовой же случай. Хотя разве все их пакости разгадаешь?! Стоявший рядом Довбня молчал.
Огонь взял силу, с треском пробиваясь сквозь проломанную кровлю.
Народ уже окружил предзавкома, две девчонки с тетрадками списков испуганно жались друг к дружке, заводские покачивали головами, потягивая цигарки, потом все слегка отпрянули от пахнувшего жара: крыша рухнула, зашипели головешки на тающем снегу.
— Нет худа без добра, — сказал Копыто. — Клуб не клуб, бывшая кофейня, старье. Все равно новый строить. Теперь поторопятся.
— Помолчал бы! — огрызнулся Довбня.
В толпе мужской бас обронил зло:
— Надо же, в людей подгадывали.
— Вот они морды свои и выказали, — громко подхватила Гапа. — Всю войну про демократию толковали. Вот ихняя демократия, дезертиры вонючие.
Толпа будто очнулась, и посыпалось со всех сторон — хлестко, с накипевшей лютостью.
— Люди воевали, а они за спинами народ попугивали.
— Ничего, сами по себе поминки справили, уберег бог людей.
— Завком! — вдруг звонко закричала все та же тетка Гапа и обернулась к толпе. — Товарищи поселяне. А шо нам клуб? Клуб дом, да и то трухлявый. Не в клубе дело, а в нас самих.
Проголосуем на улице, назло врагам! Грицко, чего гармошка мовчить, давай музыку. Девчата, тащите тумбочку, урну зробим, а бюллетени, вот они, у менэ!
Толпа всколыхнулась одобрительным гулом.
— Давай, Гриша, вжарь, шоб не холодно було.
— И стол заодно. Прямо на тротувары поставим. Слышь, милиционер, зараз мы тебя не отпустим, будешь нас охранять, и ты, лейтенант, где твои хлопцы? А ну, танцуйте!
Андрей, неожиданно подхваченный какой-то жарко дышавшей молодицей, все еще видел согбенную старушечью фигуру, поспешавшую по дороге к хутору. После веселья предстояли еще похороны. Не повезло Кольке…
Чуть погодя на улице разливалось уже целых три гармошки, забористая полька гремела в морозном солнечном воздухе, молодежь плясала вокруг кострища, сбоку вытаптывали старики. Чей-то визгливый бабий голос вперебой гармошке охально выкрикивал:
Ой ты, кумэ Сэменэ,Иди сядь коло менэ,Не дывись, шо я стара…
Притащили гигантский самовар, вдоль тротуара развернулась с лотками поселковая буфетчица, и мужики, уже приложившись по случаю праздника, ходили весело. А к урнам все тянулась торжественная очередь с белыми бумажками в руках.
«Все, — подумал Андрей с замиранием, — пора в больницу». И оглянулся на шум мотора. Рядом остановился «виллис» подполковника Сердечкина. А вот и он сам лихо выпрыгнул на снег. Издали еще протянул руку, подойдя, взял Андрея за локоть, и они не спеша пошли к баракам. Надо было доложить обо всем случившемся. Он было открыл рот, но майор, не дослушав, хлопнул его по плечу:
— Все знаю, получил телефонограмму. А этого следовало ждать. — Он кивнул на пожарище. — Ладно, все обошлось.
— Николай погиб.
Подполковник остановился и некоторое время молчал, опустив голову.
— Да, брат, вот тебе — война кончилась.
…Они вошли к Андрею. Гость не раздеваясь присел на табурет. Темное, в белых лучах морщин, скуластое лицо Сердечкина, казалось, хранило легкую грусть, он поднял глаза, в них словно бы промелькнула тень неловкости.