Палач - Олег Борисов

– Давайте мы по-другому поступим… К чертям мне это золото, лучше удавиться… Чуть представлю, что такое кодло на слободу бы прорвалось – как в глаза вам смотреть?.. Вы сами по дорогам пройдите, сгребите все, что найдете. Головы – долой, клыки выбить. И сдать все под опись Шольцу. Он врать не будет, до последнего монстра посчитает… Что с бургомистра выбьем – людям раздать. Пусть настоящий праздник получат. В первый раз за столько лет…

И закончив необычно длинное для него выступление, палач плашмя повалился вниз, где его у самой земли с трудом успели поймать, не дав воткнуться измазанным лицом в грязную кашу из снега, чужой крови и потрохов.

А одновременно с этим мертвая и живая груда оскаленных тел рвала на куски своего создателя, давая выход накопленной злобе. К утру, когда площадь дочистили и начали разгребать баграми вонючие куски, не осталось даже воспоминания о бывшем учетчике и разодранном полушубке, принявшем на себя первый удар омерзительных клыков.

Уже ближе к вечеру следующего дня Шольц прогуливался по кабинету, переводя взгляд с опухшей рожи Клаккера на бледное лицо Гжелики, на котором двумя голубыми блюдцами блестели глаза. Притормозив рядом с клеткой, сыщик сунул половину пирожного кроку, отправив остатки себе в рот. Соря крошками при каждом слове, начал беседу, обращаясь больше к люстре, чем к помощникам:

– Час назад сдал все добытое бургомистру. Застал у него наместника Его Императорского Величества. Господин наместник был несколько бледен. Когда вы поставили Город на уши, утром крики «все пропало» из ратуши докатились до Солнечной Стороны и устроили форменный переполох. Представляете? Только-только отчитались о блестящем наведении порядка, как подобный конфуз. Раз – и ночной горшок на голову посреди благородного собрания. Осрамились на весь свет…

Покосившись на молчавшего палача, Шольц продолжил, все так же катаясь колобком по паркету:

– И вот, когда господин наместник примеряет на себя завершение карьеры и перевод к нам в качестве черт-те кого, ваш покорный слуга является с докладом о блестящей победе над врагом и списками захваченных в плен солдат противника… Когда я вывалил на стол мешок клыков и сообщил, что внизу еще штук пять таких же, господина бургомистра стошнило антрекотами прямо на вонючую кучу… Зато обстановка сразу стала дружеской и располагающей к общению…

Взобравшись на любимое кресло, Шольц обмахнулся платком и вздохнул:

– Ладно, хватит кривляться… Одним словом, большое начальство убралось на ту сторону с докладом. О доблестно подготовленных полицейских, о рачительном использовании фондов и мудром управлении. Благодаря чему удалось уничтожить последний прорыв, не потеряв при этом ни одного человека. Фантастическая победа, блестящий результат и возможность под Новый год сорвать ворох наград… Кстати, казну в самом деле сильно разворовали. Даже при всем желании Город сможет оплатить только половину единственного мешка. И то – не золотом, а товарами – мукой, крупами, керосином. Единственное, контролировать будут заводские мастера, так что вряд ли что-то пустят налево. Скорее всего, дополнительными пайками по баракам раздадут.

– Там зверья набито на десять лет вперед, – подал сиплую фразу палач.

– Наместник подписал бумаги о погашении всех недоимок по заводским долгам. Лично подписал. Завтра из Имперской казны проведут зачет, и хозяева фабрик станут существенно богаче. А простые люди здесь, на Изнанке, смогут вздохнуть чуть легче. Хотя бы на полгода-год… Кстати, новость уже отдали газетчикам, и к вечеру в Городе станет известно о столь неожиданном подарке.

– И то хлеб, – поморщился Клаккер, осторожно почесывая бок. Безумная ночь закончилась изодранной спиной, которую залили мазями и опутали бинтами. Теперь все тело чесалось, болело и требовало немедленно уложить его в койку. Но начальство было неумолимо и не желало отпускать.

– А теперь, мои хорошие, расскажите мне правду. Потому что, когда мы добрались до мертвецки пьяного палача, на пустыре валялась лишь куча тел, возбужденные работяги потрошили куски по всей округе, выбивая клыки… Я готов простить что угодно, ведь вы на пару умудрились очистить Город от последних монстров. Наверное, сейчас, отсюда и до дальних ферм, одно порождение Тьмы – наш крок. И мне нравится этот результат.

Сыщик помолчал, разглядывая невозмутимого охотника, и добавил ложку дегтя в благостную картину:

– А еще я готов четвертовать одного идиота, втравившего девочку в подобное «приключение». Что, мало было самому вляпаться, так и…

– Я ей револьвер подарю, – прервал Шольца палач. – Маленький, чтобы отдача не очень сильная.

– Револьвер? Ты что, сдурел?!

– Я понял, босс. Сам знаешь – какой у тебя убивец тугодум. Пока мысль в складках кости доберется до зачатков разума, времени проходит прорва… Но понял… Гжелика – житель Города. Кровь от крови. Мало того, она еще и стоит рядом с нами – на границе с Тенью. И как бы мы ни старались ее спрятать, оградить – ничего не выйдет. Ей надо уметь защищаться. Поскольку на Изнанке может произойти что угодно. И если кто-то не может постоять за себя, его просто убьют. Смахнут, как досадную помеху… Поэтому я буду ее учить стрелять, смотреть по сторонам и защищать себе спину. И мне плевать, нравится вам это или нет. Ради ее же безопасности я поступлю так, а не иначе.

Шольц хотел было возмутиться, повернулся к девушке, и слова не успели родиться, расколовшись о безмятежный взгляд голубых глаз.

– Да, господин старший обер-крейз. Я согласна с Клаккером… Вы меня не видели, а ведь я была на углу пустыря, помогала грузить тела. Их было много. Очень много. Диких, страшных в своей ненависти. И я прекрасно помню, как гнались они за нами, мечтая убить… Я чувствовала их зов, чувствовала их ненависть… Это были не мои друзья, что приходили в гости поговорить о холодной зиме или смешных людях, мимо которых так легко проскользнуть незамеченным… Тени – разные. И если я хочу приносить пользу людям, мне нужно научиться защищаться. Хотя бы ради тех, кто когда-нибудь снова придет ко мне оттуда, чтобы задать какой-нибудь вопрос… Мне придется научиться.

Выбравшись к окну, сыщик долго стоял, разглядывая медленно ползущее к крышам пятно солнца. Потом подышал на холодное стекло, вывел знак вопроса и полюбопытствовал:

– Давно спелись? Хотя после такой ночи можно легко веру сменить, что уж говорить про личные отношения… Кстати, убивец, когда ты мне расскажешь правду о причинах прорыва?.. Ведь прорыва-то и не было, как я понимаю. Что-то стряслось, что-то мерзкое, страшное, сбившее остатки теней в одну озверевшую стаю… А?