Пушкин в жизни - Викентий Вересаев

Ни один приезд к нам Александра Сергеевича не проходил без какой-нибудь с его стороны злой шалости[62].

И. А. Арсеньев. Слово живое о неживых (Из моих воспоминаний). Истор. Вестник, 1887, янв., 78.

В прошедшем году я встретился в театре с одним из первоклассных наших поэтов и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в Грузию. – «О боже мой, – сказал я горестно, – не говорите мне о поездке в Грузию. Этот край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова!» «Так что же? – ответил поэт. – Ведь Грибоедов сделал свое. Он уже написал «Горе от ума».

В. У. (В. А. Ушаков). Моск. Телеграф, 1830, № 12, стр. 515.

Бенкендорф и его помощник фон-Фок ошибочно стали смотреть на Пушкина не как на ветреного мальчика, а как на опасного вольнодумца, постоянно следили за ним и приходили в тревожное положение от каждого его действия, выходившего из общей колеи. Не восхищавшиеся ничем в литературе и не считавшие поэзию делом важным, они передавали царскую волю Пушкину всегда пополам со строгостью, хотя в самых вежливых выражениях. Они как бы беспрестанно ожидали, что вольнодумец или предпримет какой-либо вредный замысел, или сделается коноводом возмутителей. Между тем Пушкин беспрестанно впадал в проступки, выслушивал замечания, приносил извинения и опять преступался. Он был в полном смысле дитя и, как дитя, никого не боялся. Зато люди, которые должны бы быть прозорливыми, его боялись. Отсюда начался ряд, с одной стороны, напоминаний, выговоров, а с другой – извинений, обещаний и вечных проступков.

(М. М. Попов, чиновник III Отделения). Рус. Стар., 1874, т. 10, стр. 694.

С неделю тому назад завтракал я с Пушкиным, Мицкевичем и другими у Мих. Петровича (Погодина). Первый держал себя ужасно гадко, отвратительно; второй – прекрасно. Посудите, каковы были разговоры, что второй два раза принужден был сказать: «гг., порядочные люди и наедине и сами с собою не говорят о таких вещах!»

С. Т. Аксаков – С. П. Шевыреву, 26 марта 1829 г., из Москвы. Рус. Арх., 1878, II, 50.

27 марта 1829 г. Завтрак у меня: представители русской общественности и просвещения: Пушкин, Мицкевич, Хомяков, Щепкин, Венелин, Аксаков, Верстовский, Веневитинов. – Разговор от (неразборчиво) до евангелия, без всякой последовательности, как и обыкновенно. – Ничего не удержал, потому что не было ничего для меня нового, а надо бы помнить все пушкинское. Верстовскому и Аксакову не понравилось. – Нечего было сказать о разговоре Пушкина и Мицкевича, кроме: предрассудок холоден, а вера горяча.

М. П. Погодин. Дневник. Пушкин и его с-ки, XIX–XX, 94.

Пушкин написал и напечатал две преругательные эпиграммы на Каченовского. Пушкин бесится на него за то, что помещает статьи Надеждина, где колют его нравственность… Пушкин собирается писать историю Малороссии; но я не думаю, чтобы он был способен к труду медленному и часто мелочному по необходимости. – Он теперь увивается в Москве около Ушак.

У меня обедали: Пушкин, Мицкевич, Аксаков, Верстовский etc. Разговор был занимателен от… до евангелия. Но много было сального, которое не понравилось.

М. П. Погодин – С. П. Шевыреву, 28 апр. 1829 г., из Москвы. Рус. Арх., 1882, III, 81.

(А. О. Смирнова): – «Пушкин – любитель непристойного». (Н. Д. Киселев): – «К несчастью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к возвышенному».

А. О. Смирнова. Автобиография, 224.

Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных прений. Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта; находил я в нем характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: все, что было в нем хорошего, вытекало из сердца. В этой эпохе он прошел только часть того поприща, на которое был призван, ему было тридцать лет. Те, которые знали его в это время, замечали в нем значительную перемену. Вместо того, чтобы с жадностью пожирать романы и заграничные журналы, которые некогда занимали его исключительно, он ныне более любил вслушиваться в рассказы народных былин и песней и углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, он окончательно покидал чуждые области и пускал корни в родную почву. Одновременно разговор его, в котором часто прорывались задатки будущих творений его, становился обдуманнее и степеннее. Он любил обращать рассуждения на высокие вопросы религиозные и общественные, о существовании коих соотечественники его, казалось, и понятия не имели. Очевидно, поддавался он внутреннему преобразованию.

Адам Мицкевич. Биографическое и литературное известие о Пушкине. Le Globe, 25 мая 1837 г. Перевод кн. П. А. Вяземского. Кн. П. А. Вяземский. Соч. т. VII, 315.

Когда П. В. Нащокин был еще холост, Пушкин, проездом через Москву, остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту: «Нельзя ли сыграть второе колено?» Конечно, тот вломился в амбицию[63].

В. А. Нащокина. Воспоминания. Нов. Время, 1898, № 8122, илл. прилож.

Пушкин, после бурных годов своей молодости, был страстно влюблен в московскую красавицу Гончарову, которая действительно могла служить идеалом греческой правильной красоты.

А. Н. Муравьев. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, стр. 10.

Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Толстого, старинного знакомого Гончаровых, чтобы он съездил к ним и испросил позволения привезти Пушкина. На первых порах Пушкин был очень застенчив, тем более, что вся семья обращала на него большое внимание. Пушкину позволили ездить. Он беспрестанно бывал. А. П. Малиновская (супруга известного археолога) по его просьбе уговаривала в его пользу, но с Натальей Ивановной (матерью) у них бывали частые размолвки, потому что Пушкину случалось проговариваться о проявлениях благочестия и об императоре Александре Павловиче, а у Натальи Ивановны была особая молельня со множеством образов, и про покойного государя она выражалась не иначе, как с благоговением. Пушкину напрямик не отказали, но отозвались, что надо подождать и посмотреть, что дочь еще слишком молода и пр.

С. Н. Гончаров (брат буд. жены Пушкина) по записи Бартенева. Рус. Арх., 1881, II, 497.

Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее только что начинали замечать в обществе. Я ее полюбил, голова у меня закружилась, я просил ее руки. Ответ ваш, при всей его неопределенности, едва не свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию. Спросите, – зачем? Клянусь, сам не умею сказать; но тоска непроизвольная гнала меня из Москвы: я бы не мог в ней вынести присутствия вашего и ее.

Пушкин – Haт. Ив. Гончаровой (матери будущей его жены) в перв. полов. апреля 1830 г. (фр.).

На коленях, проливая слезы благодарности, – вот как должен бы я писать вам теперь, когда граф Толстой привез мне ваш ответ: этот ответ – не отказ, вы мне позволяете надеяться. Тем не менее, если я еще ропщу, если грусть и горечь примешиваются к чувству счастья, – не обвиняйте меня в неблагодарности. Простите нетерпение сердца больного и пьяного от счастья. Я еду сейчас, я увожу в глубине души образ небесного существа, обязанного вам своим существованием.

Пушкин – Нат. Ив. Гончаровой, 1 мая 1829 г. (фр.).

Путешествие в Арзрум

(Май – сентябрь 1829)

Не спрашивая разрешения властей, 5 марта 1829 года Пушкин берет из Петербурга подорожную в Тифлис. В то время путешествие было одним из самых популярных жанров литературы и жизни. Байрон, заманчивым примером, ввел скитания, особенно по Востоку, в биографию поэтов; убегая от «надменной» (Гончаровой), от шпионов и властей, Пушкин направлялся по традиционному маршруту. Желание повидаться с братом, друзьями, надежда встретиться с сосланными на Кавказ декабристами – все это влекло его в дорогу. Дар, руководивший исподволь его поступками, также требовал живых впечатлений, новые источники вдохновения нужны были его душе. К тому же здесь когда-то протекли счастливейшие минуты его первой молодости, вместе с Раевскими, с Марией Раевской. Кавказ и всегда играл особую роль в жизни русских поэтов. Тут был другой мир. Разворачивавшаяся на фоне величественных гор-исполинов жизнь была полна реальных опасностей, бивуачной простоты и той естественной свободы, без которой творческий человек скоро перестает быть самим собой.