Спящий в песках - Том Холланд

– Правда, – добавил мой коллега, – Дэвис убежден, что нашел останки царицы Тии.

– А на чем основывается эта убежденность?

– В погребальной камере мы нашли позолоченный ковчег для гроба Правда, он не покрывал саркофаг, а стоял отдельно, преграждая вход, но на нем явно просматривается картуш с именем Тии.

Я задумался.

– Но если так, то почему принадлежность тела вызывает сомнения у вас?

– Потому что сегодня утром приглашенный нами доктор, осмотрев останки, со всей определенностью заявил, что это мумия мужчины – скорее всего, очень молодого, не старше лет двадцати с небольшим.

– Вот оно что? И как отреагировал на это Дэвис?

– Вы же его знаете. Пытаться переубедить его все равно что пытаться остановить лавину.

Я понимающе кивнул.

К тому времени мы как раз вышли из ущелья на широкое пространство Долины царей. Мой спутник указал на место новой находки, и сердце мое упало: именно там я нашел портрет царицы Тии. Вход был расчищен лишь частично, но внутри копошились люди. На моих глазах двое рабочих выбрались из темноты с какими-то предметами в руках.

– Что тут, черт возьми, творится? – требовательно спросил я своего собеседника. – Вы что, не понимаете: извлекать артефакты из раскопа допустимо лишь после завершения исследования. В противном случае можно уничтожить важные свидетельства.

– Я-то все понимаю, – фыркнул археолог, – но Дэвис распорядился выносить все наружу. А он всегда поступает по-своему.

Выругавшись, я поспешил к гробнице. Уже при первичном торопливом осмотре входа стало ясно, что изначальная кирпичная кладка была разобрана, после чего проем заложили снова, но ничто даже приблизительно не указывало на время проникновения. Внутри дела обстояли не лучше: часть содержимого гробницы уже вынесли, остальное было разбросано как попало. Я, конечно, попытался обнаружить какие-либо подтверждения правдивости рассказанной Ахмедом легенды или признаки того, что в гробницу проникали в исламский период истории Египта, но в глубине души понимал, что явился слишком поздно. В конце концов мне не осталось ничего другого, кроме как, крепко выругавшись (так крепко, что удивились даже рабочие), выбраться из сумрака захоронения на слепящий солнечный свет.

Который, впрочем, ослепил меня не настолько, чтобы лишить возможности заметить на высившемся напротив утесе две фигуры в арабских одеждах. При моем появлении оба араба отвернулись, но одного я все же успел узнать. То был мой давний противник из Саккары, человек, которого я подозревал в убийстве ни в чем не повинных птичек. Само собой, я бросился к поднимавшейся на утес тропе. Арабы оглянулись, и тут меня постигло настоящее потрясение, ибо спутником моего недруга оказался не кто иной, как Ахмед Гиригар. Пока я взбегал по тропе, оба наблюдателя исчезли за гребнем утеса, а достигнув того места, где они стояли, я не обнаружил не только их, но и каких-либо следов, способных подсказать, в каком направлении они пошли.

Преследовать беглецов не имело смысла Правда, я предпринял попытку найти Ахмеда Гиригара, направившись к нему домой, однако там его не оказалось. Дом был пуст, но словно пронизан угрозой, и меня не покидало тревожное ощущение, будто за мной наблюдают. На Востоке такое случается частенько: на фоне неподвижно застывшей окружающей природы пропитанная жарой тишина кажется напряженной и кажется, что за тобой, словно из-под чадры, следят невидимые глаза.

Смущенный и до крайней степени обеспокоенный, я вернулся в Долину, плохо представляя себе, что делать дальше, но, уже приближаясь к гробнице, услышал голос Дэвиса и замер на месте. Меня словно запорошило белой пылью усталости и апатии: не в силах заставить себя встретиться лицом к лицу со своим бывшим патроном, я повернулся и решительно зашагал прочь. Солнце уже раскалило каменистую тропу, колени мои подгибались, голова кружилась от духоты. Окружающий пейзаж был виден сквозь марево дрожавшего от жары воздуха, но стократ хуже зноя было отчаяние.

"Теперь мне уже ничего не найти, – думал я. – Так зачем же тогда продолжать поиски? Ради чего?"

Отшагав несколько миль до своего временного прибежища – запущенной комнатушки в самой задрипанной гостинице этою городка, – я, усталый, вспотевший, покрытый с ног до головы пылью, не утруждая себя умыванием и раздеванием, подошел к кровати, отдернул простыню и...

Ожидал ли я увидеть это? Наверное, да – иначе как объяснить мою реакцию, напрочь лишенную малейших признаков удивления? Я поднял амулет – знакомый амулет с изображением солнца, – некоторое время рассматривал его, а потом уронил на пол.

Не успела вещица упасть, как меня охватило странное дремотное состояние. Мне уже трудно было отличать реальность от сновидения. Правда, самому мне казалось, что я бодрствую. Откровенно говоря, в такую жару практически невозможно заснуть как следует. Тем не менее, учитывая мою крайнюю усталость и усугубленное жарой лихорадочное возбуждение, утверждать что-либо наверняка я бы не решился.

Другое дело, что рельефы, вдруг проступившие на стенах убогой каморки, были восприняты мною как нечто вполне реальное. Выполненные в гротескной манере эпохи правления Эхнатона образы усопших на моих глазах обрели объем и выступили из штукатурки. Их непропорционально большие головы качались на длинных тонких шеях, пухлые губы кривились в идиотских ухмылках. Вскоре их руки, удлинившиеся до сверхъестественных размеров, потянулись к моей постели...

В какой-то момент до меня все же дошло, что все это не более чем сон или, хуже того, бред. Усилием воли я заставил себя открыть глаза. Чудовищные видения рассеялись. В первое мгновение мне показалось, что комната пуста, однако почти сразу я увидел какую-то фигуру, неподвижно стоявшую в изножье моей кровати. Мы встретились взглядами. Странный гость во многом походил на только что приснившихся мне людей: та же непомерно большая голова, те же слишком тонкие руки и ноги. От прочих его отличала лишь венчавшая чело двойная корона фараона Египта, а еще улыбка – не злобная и алчущая, а открытая и, я бы даже сказал, несколько смущенная. Потом фараон исчез. Я снова зажмурился, а когда разомкнул веки, то на месте царственного призрака увидел совсем другого человека.

Которого, несмотря на сумрак, узнал сразу.

– Ты пришел убить меня, как убил моих птиц? – спросил я.

Незваный гость ответил не сразу. Лишь когда я зашевелился, а потом сел, он заговорил, словно опасаясь, что, не получив ответа, я вскочу на ноги.

– По собственной воле я не причинил зла ни одному живому существу, – тихо промолвил загадочный незнакомец.

В его усталом голосе прозвучало такое отчаяние, что я растерянно замер на месте. Мне было трудно поверить, что эти слова, да еще с идущей из глубины души искренностью, произнесены человеком, напавшим на меня, разрушившим мою карьеру и малевавшим кровью угрозы на стенах моего дома.