Булыжник под сердцем - Джулз Денби

Я, как всегда, не знала, что сказать. Я поняла, что остаюсь, – я нужна ей, она не забыла про нас, ее друзей. Мы молча обнялись, а затем я приготовила попкорн, и мы ели его с медом и смотрели дерьмовую «непридуманную» историю.

Все наладится. Скоро вернется Гейб, а мы с Ее Светлостью по-прежнему сестры.

Я лежала в кровати, в окне морозно мигали звезды. Туман рассеялся, и небо казалось бархатным и глубоким; только алмазные искры вспыхивают. Я уснула, пока искала Орион. Все будет хорошо. Я знала.

27

Рождество пришло и ушло, как обычно, – словно продолжение предыдущего. Я ждала новостей от Моджо, но телефон молчал. Я расспрашивала Наца, но тщетно: он только повторял, что Моджо выйдет на связь сам. Он даже не сказал, откуда знает Моджо – твердил только, что все знают Икбалов. Мне это все напоминало «Крестного отца», вот только предложений, от которых невозможно отказаться, мне никто не делал… лошадиных голов в кровати я тоже, слава богу, не находила.

Вернулся Гейб, и хотя он устал мотаться по гастролям с этой «кучкой кастрированных долбоебов», как он их окрестил, мы втроем ходили гулять по Бейлдон-Мур и пили чай в Илкли, «У Бетти», в нашем любимом ресторанчике. Шона от нашей радости тошнило – он то дулся, то разражался гневными тирадами, то просто злился. Ладно, я не скрывала, как нам было хорошо без него, – какого черта? Он мне не парень, да и Джейми, если повезет, скоро с ним расстанется. Правда, Шон намеков не понимал. Либо бродил по дому с мрачной рожей, либо занимался в подвале буквально до потери пульса. Он туда фактически переехал. Я стала называть его Приживала из Подвала. Шон поднимался оттуда весь в поту, вены вздуты, как шланги. Я его избегала – от его запаха меня тошнило. Он это знал и, похоже, ловил кайф и старался встать как можно ближе, вторгался в мое личное пространство. Я отодвигалась, а он по-детски хихикал. О том, что произошло, мы не вспоминали, и, думаю, он понял, что это осталось между нами. Для него это ничего не значило, но он радовался власти надо мной.

А на праздник – ха! Шон даже подарков не купил – собрал эту свою спортивную сумку и молча свалил в сочельник. Я думала, Джейми расстроится, но в ней тихо зрела решимость расстаться с ним. В те дни она была ужасно милая. Купила классного большелапого кролика для Шарлин, тем самым обретя нескончаемую любовь Рины и скупую благодарность Гэри. Мы даже посидели со Святой Репкой (как мы прозвали Шарлин), когда Рина и Гэри уехали отмечать Новый год к Гэри на работу. Нам не хотелось никуда переться – только тихо посидеть и за-куклиться. Все было так мило, мы радостно кудахтали над ребенком – пока не понадобилось менять подгузники.

Первого января сообщили, что Ночной Душегуб вновь нанес удар. Хорошенькое начало года! Городок вспыхнул, как сухое дерево. На Лейн-стрит развернулись настоящие бои, полиция проводила срочные заседания с главами этнических объединений и религиозных общин, пытаясь успокоить народ. У главного полицейского управления устроили акцию протеста и пикет со свечками в память последней жертвы, студентки университета Люси Олбрайт.

Пресса буквально взорвалась: все, что было до смерти Люси, – это еще цветочки. Одна газета предложила пятьдесят тысяч фунтов стерлингов за информацию, которая приведет к аресту Душегуба. Остальные мусолили тему городских волнений: «Город в огне – охваченный беспорядками Брэдфорд оплакивает последнюю жертву». Копы надрывались, пытаясь всех утихомирить, и я бы отдала недельную зарплату, чтобы побыть мухой на стене полицейского управления каждое утро, когда выходили газеты.

Люси Олбрайт только исполнилось девятнадцать. Первокурсница, изучала в универе «модульные гуманитарные науки». Известный богемный курс, про который все знали, что получить там степень – раз плюнуть. Люди защищали диссертации по темам вроде «Тендер и детство – образы жертвы в "Волшебной карусели" [57]». Слышали бы вы, как об этом распиналась Бен! Судя по ее рассказам, это забавно, но, с другой стороны, я не философ.

Так вот, Люси отправилась в местное диско на вечер лондонского ночного клуба «Санктиссима» – модные молодые диджеи, отстойная музыка, вход двадцать пять фунтов. Нынешние студенты – это вам не нищие бунтовщики прошлого. Газеты криком кричали про ее богатую семью с юга Англии и про возможное употребление экстази – можно подумать, весь мир и их тетушка не глотают всякую дрянь. Похоже, бедняжка поссорилась с парнем И, разозлившись, ушла пораньше ловить такси. Машину она так и не поймала. Ее нашли утром, порезанную на куски. Шел снег, а она была одета в серебряное мини-платье и белую пушистую шубку, подарок родных. Заголовки вопили: «Смерть ангела», «Пятая жертва – ангельская блондинка», «Кровь на снегу», «Трагическое убийство ангела» и тому подобное. В общем, все модное смешалось в одном убийстве: клубы, экстази, блондинки, блеск, ангелы и кровь – прямо для коллекции Готье [58].

Цинизм, да? Нуда, цинизм. Не поймите меня неправильно – мне до слез было жалко настоящую маленькую девочку, но от прессы меня тянуло блевать. Люси Олбрайт, обычную милую девушку, превратили в жертвенного агнца, Невинного Снежного Ангела. Только чтобы продать газеты. Ради бабок.

Что до телевидения… Преимущественно крутили «документальные» репортажи. Снимались они так: детям давали пиво и деньги, чтобы они выкрикивали нацистские лозунги и орали «ниггеры». Я уж молчу про интервью с теми, кто особого касательства к делу не имел, – лишь бы растянуть программу. И я не только о британском телевидении – я о мировом.

Такое ощущение, что эти убийства затронули какой-то странный нерв, и он теперь пульсировал и звенел: «белые против черных». Чернокожий мужчина убивает белых девушек. Черный Дьявол и Белый Ангел. В нашем застойном городе возродилось к жизни – или к смерти – последнее табу. Отвратительно. Я все это ненавидела, это личное. Мне было противно наблюдать, как наш нормальный – может, скучноватый, но вполне терпимый – народ, подстегиваемый чужаками, прыгает через кольца прессы, точно дрессированный пудель. Останется ли город таким, как прежде? Я сомневалась. Кое-что изменится навсегда – неуловимо, но все-таки изменится.

Когда я была маленькой, кто-то написал в моем цитатнике: «Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь». Хорошо бы это вытатуировать на лбу каждого журналиста.

Город вонял, как сухая сковородка на плите, – жаркий металлический запах злости и ненависти. Хуже того – массовой истерии. Происходили странные вещи – даже со мной. Например, как-то я поехала к клиенту на автобусе, потому что машина осталась в гараже, и рядом со мной уселась с покупками пухлая пожилая дама. Я сначала не обратила внимания, но она повернулась ко мне и абсолютно нормальным тоном сказала:

– По-моему, ему нужно отрезать яйца.

– Простите?

– Этому Душегубу нужно отрезать яйца. Он ведь из ваших, верно? И вам не стыдно?

Я вышла из автобуса. Руки дрожали. Сколько лет я абсолютно не смущалась, что мулатка. А вот теперь оказалась черной. Врагом. Невероятно!

Вскоре – по-моему, не очень скоро, – полиция сделала свой ход. Они сообщили, что, по «заключению судмедэкспертов», убийца Люси Олбрайт – не чернокожий, а светловолосый европеоид. Достоверно известно, что Люси убил он: налицо «характерный почерк» Ночного Душегуба. То есть он оставляет «подпись», как в триллерах, которые мы так жадно читали. Значит, убийства совершал один человек – причем белый. Для меня «заключение судмедэкспертов» обозначало, что жертва выдрала у Душегуба клок волос или что-нибудь такое, и этот клок нашли копы. Во всяком случае, так мы все решили – так показывали по телевизору. От убийцы отщипнули кусок. Ночной Душегуб – белый. Белый. Не черный.

Но этому не придали значения. Все решили, полиция просто пытается заглушить этнический конфликт. Даже я так подумала. Не хотела, но подумала.

А что касается прессы – кто позволит правде испортить красивую историю?

Пресса зажила новой жизнью. То была самая сексуальная история года: расовые предрассудки, убийства, шлюхи и ангелы. Речь о больших деньгах, так? Так.

Теперь Ночного Душегуба знали все. А вот имена его жертв никто не помнил. Постмодернизм в чистом виде.

28

Впрочем, как и остальные, мы тоже обсуждали Душегуба – мы варились в котле странного внимания прессы к нашему городишке. Мы бесконечно дискутировали, почему журналистов так интересует именно этот убийца – он ведь не очень много народу пришил. Если Шон выползал наверх во время этих споров, он тут же заводился и орал, что мы «не знаем, о чем треплемся». С намеком, что сам он, суперкрутой спецназовец, всяко лучше информирован, чем мы, бедные хрупкие девушки. Он намекал, что «кое-кто из знакомых» рассказывал ему «подробности», к которым не имела доступа пресса. Полная чушь: почти каждый парень в городке утверждал, что он «в курсе». Не спросить, который час, не нарвавшись на очередную теорию. Ясное дело, Шон не делился подробностями с такими, как мы – мы слишком ранимы. И приберегал детали для своих невидимых приятелей. Если мы давили, он становился весь из себя загадочный и стучал пальцем по носу – излюбленный жест зануд всех баров мира. А затем мы выслушивали его теорию о шлюхах и девственницах – хороших и плохих девочках. Причем «плохие» девочки на шкале добродетели стояли где-то чуть ниже тараканов. Я всегда удивлялась, где нахожусь я. Наверное, если учесть, что я под крылышком Джейми, я невинная дева по ассоциации. Если мы в один голос напоминали, что не все жертвы Душегуба проститутки, Шон грузил, дескать, в наше время нормальному парню их уже не различить – как с последней жертвой. Может, девушка и была богатая, но шляться по злачному кварталу в таких шмотках и с накрашенными ресницами – тут кто угодно тебя за шлюху примет. Неудивительно, что маньяк ошибся. Да, он настоящий мужик, этот Ночной Душегуб – ну, если забыть, что убийца. О последнем Шон не говорил, но, зуб даю, думал.