Инсургент - Вероника Рот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тобиас смотрит на меня. Я не могу быть популярной среди Бесстрашных, потому что Тобиас прав: я не Бесстрашная, я — Дивергент. Я могу быть тем, кем захочу. И я не хочу быть такой. Я должна держаться от всего этого подальше.
— Нет, — говорю я. Прочищаю горло и говорю снова, как можно громче. — Нет, вы не должны голосовать. Я снимаю свою кандидатуру.
Тори удивленно поднимает брови.
— Ты уверена, Трис?
— Да, — отвечаю я. — Я не хочу быть лидером. Я уверена.
И затем, без возражений и всяких церемоний, Тобиас становится лидером Бесстрашия. А я — нет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Перевод: Катерина Мячина, Маренич Екатерина, Инна Константинова, Ania Lune, Laney, Мартин Анна, Дольская Алина, annnyyy
Редактура: Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль
Не проходит и десяти секунд с того момента, как мы выбрали наших новых лидеров, как что-то звенит — один долгий звонок и два коротких. Я иду на звук, внимательно прислушиваясь правым ухом к стене, и нахожу динамик под потолком. Есть и другой, протянутый через всю комнату.
Затем голос Джека Кана заполняет всё окружающее нас пространство.
— Внимание всем жителям центра Искренности. Несколько часов назад я встречался с представителем Джанин Метьюс. Он напомнил мне, что мы, Искренние, находимся в уязвимом положении, зависим от Эрудитов в вопросах выживания, и сказал мне, что если я намерен сохранить свободу своей фракции, мне придётся выполнить ряд условий.
Я ошеломлённо смотрю наверх на динамик. Меня не должна удивлять прямолинейностью лидера Искренних, но публичности я не ожидала.
— Для того, чтобы выполнить все требования, я прошу каждого пройти к Месту Сбора, чтобы сообщить, есть ли у вас имплантат, — говорит он, — Эрудиты так же распорядились, чтобы все Дивергенты были переданы им. Я не знаю, с какой целью.
Его голос очень вялый. Поверженный. Что ж, думаю, он побеждён, ибо был слишком слаб, чтобы сопротивляться.
Есть кое-что, о чем знают Бесстрашные, а Искренние нет — это, как бороться даже тогда, когда борьба кажется бесполезной.
Иногда мне кажется, что я накапливаю уроки, что преподает мне каждая из фракций, и храню их в уме, используя в качестве путеводителя для перемещения по миру. Всегда существует что-то, что нужно узнать, и что-то, что важно понять.
Объявление Джека Кана заканчивается тремя звонами, с которых оно и началось. Бесстрашные бросаются из комнаты, хватая сумки с вещами. Несколько молодых мужчин из Бесстрашия срывают с двери простыню, крича что-то про Эрика. Чей-то локоть прижимает меня к стене, и я просто стою и смотрю, как нарастает столпотворение.
Искренним, в свою очередь, тоже известно кое-что, чего не знают Бесстрашные — как не увлечься.
Бесстрашные стоят в полукруге вокруг кресла допроса, на котором сидит Эрик. Он выглядит скорее мертвым, чем живым. Пот блестит на его бледном лбу. Он смотрит на Тобиаса с опущенной головой так, что его ресницы смешиваются с бровями. Я тоже пытаюсь смотреть на него, но его улыбка — открытый рот растягивает пирсинг — слишком мерзка и отталкивает меня.
— Хочешь, чтобы я рассказала тебе о твоих преступлениях? — спрашивает Тори. — Или ты предпочитаешь сделать это самостоятельно?
Капли дождя брызгают на противоположную сторону здания и скатываются вниз по стенам. Мы стоим в комнате для допросов на последнем этаже Морг Центра. Здесь лучше слышна дневная гроза. Каждый раскат грома и каждая молния отзываются в моём затылке, по коже словно танцуют электрические разряды.
Мне нравится запах мокрого асфальта. Здесь он плохо чувствуется, но как только мы закончим, все Бесстрашные устремятся вниз и покинут Морг Центр, а запах мокрого асфальта станет единственным, что я почувствую.
Мы взяли наши сумки. У меня мешок, сделанный из простыни и верёвки. В нём моя одежда и сменная пара обуви. На мне куртка, украденная у одного из Бесстрашных предателей, и я хочу, чтобы Эрик увидел её, если посмотрит на меня.
Эрик оглядывает толпу, пока его взгляд не останавливается на мне. Он переплетает пальцы и осторожно кладет их себе на живот.
— Я бы хотел, чтобы она перечислила дивергентов. Видимо, ей о них многое известно, раз именно она пырнула меня ножом.
Я не знаю, какую игру он ведет, или, в чем смысл запугивать меня, особенно сейчас перед смертью. Он выглядит высокомерным, но я заметила, что его пальцы дрожат, когда он двигал ими. Даже Эрик, должно быть, боится смерти.
— Не вмешивай ее в это, — говорит Тобиас.
— Почему? Потому что это делаешь ты? — ухмыляется Эрик. — Ой, подождите, я забыл. Стиффы не занимаются такого рода вещами. Они только завязывают друг другу обувь и обрезают волосы.
Выражение лица Тобиаса не меняется. Ко мне приходит понимание: Эрика я совершенно не волную, но он точно знает, куда ударить Тобиаса, и как сделать это посильнее. И одно из его уязвимых мест — это я.
Вот, чего мне так хотелось избежать, мне не хотелось, чтобы мои взлеты и падения стали взлетами и падениями Тобиаса. Вот почему я не могу позволить ему вмешаться, чтобы защитить меня.
— Я хочу, чтобы список огласила именно она, — повторил Эрик.
Я говорю так ровно, насколько это возможно:
— Ты сговорился с Эрудитами. Ты несешь ответственность за смерть сотен Отреченных, — продолжаю говорить, но не могу и дальше сдерживать эмоции, выплевываю слова, будто это яд. — Ты предал Бесстрашных. Ты выстрелил ребенку в голову. Ты нелепая игрушка Джанин Метьюс.
Его улыбка меркнет.
— Я заслуживаю смерти? — спрашивает он.
Тобиас открывает рот, чтобы прервать его, но я всё же успеваю ответить.
— Да.
— Ладно, — его темные глаза пусты, как ямы, как беззвездные ночи. — Но есть ли у тебя право решать это, Беатрис Приор? Как ты решила судьбу того другого мальчика… как его звали? Уилл?
Не отвечаю. Слышу, как мой отец спрашивал меня: «Что заставляет тебя думать, что у тебя есть право стрелять в кого-то?», когда мы пробивали себе путь к диспетчерской в штаб-квартире Бесстрашия. Он говорил мне, что существует правильный способ что-то сделать, и я должна понять это. Я чувствую, как в горле образуется что-то, похожее на шар из воска, такой большой, что я едва могу глотать и дышать.
— Ты совершил преступления, которые гарантируют казнь среди Бесстрашных, — говорит Тобиас. — В соответствии с законами Бесстрашных мы имеем полное право казнить тебя.
Он приседает рядом с тремя пистолетами у ног Эрика и опустошает обоймы одну за другой. Они почти дребезжат, ударяясь об пол, а затем катятся к носкам ботинок Тобиаса. Он подбирает средний пистолет и засовывает пулю в обойму.
Затем он перемещает три пистолета на полу, меняя их местами, до тех пор, пока мои глаза не теряют из виду средний пистолет, тот, в котором есть пуля. Он берет оружие: один пистолет он передает Тори, другой Гаррисону.
Я пытаюсь думать об атаке и моделировании, о вреде, который они нанесли Отреченным. Все невинные, одетые в серое, лежащие на улице мёртвыми. Они не оставили достаточно Отречённых для того, чтобы позаботиться о телах, поэтому большинство из них всё ещё там. И всё это не было бы возможным без участия Эрика.
Я думаю об Искреннем мальчике, в которого он выстрелил, не задумываясь, о том, каким он был жестоким, о том, как мальчик ударился об пол рядом со мной.
Возможно, мы должны решать — жить Эрику или умереть. Возможно, он единственный, кто имеет право принять подобное решение, несмотря на те ужасные вещи, что совершил.
И мне по-прежнему тяжело дышать.
Я смотрю на него без злобы, без ненависти, без страха. Кольца на его лице блестят, и прядь грязных волос падает ему на глаза.
— Подожди, — говорит он. — У меня есть просьба.
— Мы не принимаем просьб от преступников, — говорит Тори. Она стоит на одной ноге, как и в течение последних нескольких минут, выглядит усталой, наверное, хочет поскорее со всем покончить и, наконец, сесть. Для нее эта казнь простое неудобство.
— Я лидер Бесстрашия, — говорит он. — И всё, чего прошу, чтобы стрелял Четвертый.
— Почему? — спрашивает Тобиас.
— Так ты будешь жить с виной, — отвечает Эрик. — Зная, что ты захватил меня, а потом застрелил в голову.
Я, кажется, понимаю. Он хочет видеть, как ломаются люди, всегда хотел, с тех пор, как поставил камеру в комнате для казни, где я чуть не утонула и, наверное, задолго до этого. И он верит, что если Тобиасу придется стрелять, то до того, как умереть, он увидит его сломленным.
Ненормальный.
— Я не буду чувствовать никакой вины, — говорит Тобиас.
— Тогда у тебя нет причин для отказа.
Эрик снова улыбается.
Тобиас берёт одну из пуль.
— Скажи мне, — говорит Эрик спокойно. — Потому что я всегда задавался этим вопросом… Ведь это твой папаша появляется в каждом пейзаже страха из тех, что ты когда-либо проходил?