Грешные ангелы - Анатолий Маркуша

Глянул на компас, прикинул, как далеко отлетел от базы, хватанул ручку на себя и, вознесясь на высоту верхней кромки первого яруса многослойных облаков, заорал открытым текстом:

— «Гранит»! «Гранит»! «Гранит»! «Утюг» чешет по квадрату двадцать два шестьдесят четыре, курсом двести пятнадцать!..

Повторяю…

— «Чайка-одиннадцать», это ты? — неодобрительным голосом откликнулась земля и замолчала.

А потом я услыхал, как снова включился передатчик, и сразу узнал Носова:

— «Одиннадцатый», спасибо за натугу… Ветерок усиливается, учти… За горючим поглядывай.

41

А разжаловали меня так.

Сначала я познакомился с капитаном Карпосом. Это было, когда меня послали в Мурманск на конференцию воздушных снайперов. Во время войны всякие совещания, краткие курсы усовершенствования, слеты передовиков тоже проводились.

Карпос, как помнится, прямого отношения к воздушным стрельбам не имел, но при разговорах наших присутствовал, потому что был связан с поставками авиационной техники, которая шла из Америки через Мурманск.

Мне Карпос запомнился своим бравым видом, уверенностью, не назойливым остроумием. Словом, компанейский человек, не рубаха-парень, а именно душа компании.

После нашего знакомства прошло уже много времени, я и не вспоминал о встрече в Мурманске. Но тут, очутившись в Петрозаводске, буквально наткнулся на Карпоса. Смотрю, майор. Цветет. Меня узнал. Как старого знакомого, сердечно приветствовал:

— Ба! Какими судьбами? Чего невеселый?

Узнав, что я застрял в Петрозаводске из-за отказавшего регулятора постоянства давления — РПД, он только рукой махнул:

— Не бери в голову такую ерунду, завтра же достанем, — и пригласил к себе на вечер. — Есть, — сказал, — повод — майорство. Приказ только-только пришел.

По координатам, полученным от Карпоса, я нашел его притемненную, как и полагалось в прифронтовой полосе, «хазу». И был весьма удивлен роскошным столом — колбасы, сыр, какие-то не наши консервы, вино и спирт…

— Вот так, Абаза, таким порядком — на войне тоже можно, если умеешь, жить.

Следом за мной появилась девица. Для военного времени вид у нее был тоже неожиданный — платье прозрачное, туфельки, прическа… Девица мне не понравилась. Она как-то неестественно смеялась и вообще, как я тогда определил, выламывалась. Чуть позже жеманно сообщила мне: «для комплектности» должна подойти ее подруга Катя — «мордашечка и милашечка необыкновенная».

Карпос, однако, подруги дожидаться не стал, налил в стаканы спирта, добавил какой-то рубиновой, яркого свечения жидкости и сказал:

— Предлагаю выпить за то, чтобы всех нас связывал нормальный шнур отношений… — и, никого не дожидаясь, торопливо опрокинул свой стакан.

Потом он предложил тост «за дам, без которых жизнь превращается в пресное существование». Он торопился. Куда? Почему? Этого я не понимал.

Не прошло и пяти минут, Карпос предложил высказаться даме. Она просюсюкала что-то в высшей степени пошлое — об отваге истребителей, которых она отличает по хватке, правда, не в полете, не в воздухе…

Мне сделалось противно, и я стал соображать, как бы половчее смыться. И смылся бы, но не успел.

Дама принялась упрекать Карпоса в жадности, говорила, что он стал зажимистей — раньше, мол, на столе бывали у него и фрукты, и то-се, а теперь одна «колбасятина».

Майор не возражал и не оправдывался. Он тяжело поднялся со своего места, обошел стол и, не задерживаясь, с ходу влепил даме по физиономии, да так, что та очутилась на полу.

— В блокадном Ленинграде люди всех кошек съели, а ты… — Он готов был влепить ей еще раз, но я не дал.

— Э-э-э, даже очень неподходящих девиц по физиономии не бьют, — сказал я, перехватывая занесенную руку.

Он был сильно пьян. Думаю, не привык к возражениям, что тоже сыграло роль.

— Кто ты есть? — сощурился он и зашипел: — Пьешь, закусываешь задарма, но не вмешивайся, понял? Я не люблю, когда вмешиваются…

Но я уже вмешался.

Дальше — больше: пришлось вырвать у него пистолет и самого приложить пьяной головой к стенке…

Потом, в официальных документах, все случившееся было квалифицировано предельно кратко — пьяный дебош. Акценты чуть сместились, и получалось: младший по званию, то есть я, нанес сперва словесные, а затем и физические оскорбления старшему по званию, пытался силой оружия… что пытался — роли уже не играло. Откуда-то появились свидетели.

Короче, я был осужден на разжалование в штрафной батальон.

Теперь все позади. Все как будто бы списано жизнью. И я не люблю вспоминать об этом шумном чрезвычайном происшествии, потому что каждый раздумаю: ну, а случись подобная история вновь, как бы повел себя я — сегодняшний? Благоразумнее? Осторожнее? Не уверен.

Я хочу быть тихим и строгим. Я молчанью у звезд учусь…

42

Его прислали к нам на «полировку».

Начальство дало понять: надо помочь капитану, навести на него профессиональный блеск. Техника пилотирования у человека отличная. Проверено. Летает уверенно… На испытательную работу рекомендует сам Шувалов.

Признаться, мне было безразлично, кто рекомендовал капитана, Шувалов или кто-то еще вышестоящий. Я сказал:

— Хорошо, поглядим… А кто рекомендует, значения не имеет: летать капитану придется без Шувалова, самому…

Никто со мной не спорил.

В первый же летный день я без труда убедился: капитан пилотирует действительно хорошо. Уверенно и чисто выдерживает заданный режим. Показывает безукоризненную координацию движений. Невозможно было придраться и к осмотрительности человека в полете.

По самым строгим нормам строевой части — отличник. И все-таки чем-то этот капитан мне не нравился. Знаете, так бывает: не болит, а беспокоит. Очень похожее чувство я испытывал от общения с прикомандированным капитаном.

Мы снижались на большой лайбе, два винта были зафлюгированы. Я старался подвернугь поближе к четвертому развороту, чтобы очутиться в точке, гарантирующей попадание на полосу. Опытные винты ведут себя отвратительно — не держат оборотов, и я опасаюсь, как бы они не пошли вразнос.

Боковым зрением замечаю: капитан берется за рычаг выпуска шасси и готов перевести его вниз. Несвойственным мне тоном старшины сверхсрочной службы рявкаю:

— Отставить! Сначала выпусти посадочные щитки… и не спеши, не спеши! Теперь — давай…

Убедившись, что на аэродром мы при всех, даже наихудших условиях попадаем, сразу успокоившись, говорю своему второму:

— Вот теперь давай колесики выпускать. Капитан выпускает шасси. Садимся мы нормально. Полетик достался не из легких. Надо остыть, войти в нормальную колею. Вот теперь, пожалуй, можно и спросить:

— И чего ты полез шасси раньше времени выпускать?

— Согласно инструкции, колеса выпускают перед третьим разворотом, после чего — щитки, предварительно на пятнадцать, а после четвертого разворота окончательно — на пятьдесят градусов.

— Чеканишь ты правильно. Точно! Но на нашей работе надо не столько выполнять инструкции, сколько составлять. Ты же в испытатели нанимаешься.

Мы не ссоримся и не конфликтуем, но всякий пустяк мешает сближению.

— Аэродинамические материалы смотрел? — спрашиваю я.

— Дело правого, — говорит капитан, имея в виду место второго пилота в машине, — не мешать левому.

— А если меня кондратий хватит? — пытаюсь подыграть я.

— Такого удовольствия я от вас не ожидаю — треп? Понятно, треп. Только тон, как говорят французы, делает музыку…

Наш экипаж пригласили в конструкторское бюро. Ведущий проводил обзорную беседу по прототипу, на котором нам предстояло летать. Верно, еще не завтра и даже не послезавтра. Однако опыт учит: чем раньше испытатель начинает настраиваться на новую машину, чем дольше привыкает к ней, тем потом случается меньше неожиданностей и огорчений.

Все приехали вовремя. Капитан не показался на фирме. Мне пришлось, естественно, спросить: что же случилось?

— Так оно еще вилами на воде писано — будет ли машина и тем более будем на ней мы или кто другой? Так чего раньше времени мозги мусорить?

— У Заболоцкого есть стихи, — сказал и без всякого раздражения прочитал: — «Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!»

Почему-то именно эти стихи Заболоцкого ужасно оскорбили капитана. Настолько они его задели, что он пошел жаловаться.

— Лучше бы выматерил! А то, как мальчишку, за ухо… и давай эрудицией давить… какими-то там рифмами мозги пудрить! Разве я обязан, нет, серьезно, обязан я в поэзии разбираться? Превышает власть Абаза.

Начлет, подсунувший мне капитана, был в отпуске. Замещал его Лебедев. Какой у них получился разговор, не знаю, только вскоре капитан от нас убыл.