Утренний Конь - Александр Батров

Над ним стоит Кара Ивановна, дежурная медсестра, в белом хрустящем новом халате.

— Что тебе, Степик?

— Я не хочу в операционную… Не хочу… Не хочу, Каравана! — говорит Степик, стараясь приподняться.

В ответ Кара Ивановна молчит, неодобрительно качая головой.

— Не хочу! — повторяет Степик. — Я все равно безнадежный.

— Кто тебе это сказал?

— Один старик из общей палаты… Я слышал, как он говорил за дверью…

— Глупый он, твой старик. Ты поправишься! Будешь как помидорчик.

— Не называйте меня помидорчиком! — произносит Степик, брезгливо морщась. — Не надо, не хочу!

— Тогда не называй меня Караваной.

— Ладно, — соглашается Степик, но сразу об этом забывает.

— Каравана!

— Снова? Ну ладно, я не обижаюсь.

— Пить.

Напившись, Степик просит:

— Открой окно.

В небе, резвящиеся табунком, несутся белые облачка. Светит солнце. Кричат воробьи. В больничную комнату врывается воздух теплой одесской осени. Степик Железный глядит на веселые облачка, и в глазах мальчика появляются слезы:

— Пусть всегда так будет…

— Что, Степик?

— И солнце… И небо… И воробьи…

— Ну и будет! Куда же им деваться! — нарочито грубым голосом произносит Кара Ивановна. — И не воображай, что ты безнадежный, ты самый обыкновенный больной.

Степик знает, что с тяжелобольными не разговаривают так грубо, и немного успокаивается.

Кара Ивановна довольна.

— Прими лекарство, — говорит она.

— Нет, лучше уколи.

Кара Ивановна вставляет в шприц иглу и разбивает ампулу морфия.

Руки Степика все в уколах, и правая и левая.

После укола Степик спит. Когда он просыпается, за окном уже сумерки. В эту пору особенно громко кричат воробьи, а ласточки над окном кружатся еще быстрее, как будто мало они налетались за долгий день.

Кара Ивановна куда-то вышла, и мальчику скучно без нее. Он пытается встать, но не может, и все же он встает и подходит к окну. Он может ходить. Значит, ноги у него здоровые. Вот только тупая боль в пояснице.

Дверь открывается, и в комнату входит Кара Ивановна.

— Ложись, Степик. — Она ласково укладывает в постель больного мальчика.

— Скучно, — заявляет Степик, — ты бы чего-нибудь спела.

— Я не певица.

И все же она поет, поет тихо, вполголоса, про аистенка, который отбился от стаи. Но голубое небо помогло маленькой птице…

Голос у медсестры, пожилой широкоплечей женщины с рябоватым лицом, добрый, мягкий.

— Ну и хитрая ты, Каравана. — Степик улыбается.

Неожиданно внизу, в больничном дворе, вспыхивает белый, необычной силы свет, и мальчик вздрагивает всем телом.

— Там? — спрашивает он. — Скажи!

— Да, там, в операционной.

Мальчишеское сердце останавливается. Степику кажется, что оттуда несутся страшные крики.

— Не хочу туда, не хочу! — с трудом выговаривает он. — Не хочу, Каравана!

— А еще пионер, и к тому же Степан Железный, — осуждающе произносит Кара Ивановна.

А Степику кажется, что свет проходит даже сквозь стены. Его ждет тяжелая операция. Удаление пораженной туберкулезом почки. Но, может быть, болезнь перекинулась на другую?

— Нет, нет, — так же испуганно, как и мальчик, шепчет медсестра.

— Каравана!

— Я слушаю.

— Уколи.

— Часа через два. А то не будешь спать ночью.

— Я все равно не сплю… Там еще свет?

— Да, идет операция.

— Скажешь, когда закончится.

Свет наконец гаснет. От страха перед операционной Степику становится хуже. Он снова бредит. Он видит перед собой грушевое деревце, которое посадил на берегу моря в Аркадии. Перед ним Степик виноват… Оно тоскливо шелестит листвой.

«Видишь, Степик, какое я одинокое… Зачем ты посадил меня здесь?»

«Чтобы тебе кланялись волны и видели все проходящие корабли», — отвечает Степик смущенно.

«Не хочу, я не гордое… Я хочу быть со всеми деревьями в школьном саду… Людям нужны люди, а деревьям нужны деревья…»

«Верно…» — придя в себя, думает Степик.

Время — восемь часов вечера. Кару Ивановну сменяет другая сестра, Анюта, высокая черноглазая девушка. Ее Степик не любит. Она то и дело глядится в карманное зеркальце и подкрашивает свои насмешливые толстые губы. Сейчас она бродит по коридору и чуть слышно напевает:

А в больнице три сестрицы, все кареглазки.Валя режет, Ляля мажет, Аля — перевязки…

Степик не может понять: то ли она кого-то передразнивает, то ли поет всерьез эту противную песню?

Когда Анюта заходит к нему с лекарством, он говорит:

— Подвинь кровать к окну, я хочу смотреть на звезды…

— На улице ведь дождь. Разве ты не слышишь?

Да, верно, дождь… По всему видно, что он зарядил надолго. Но Степик просит:

— Все равно подвинь.

— Простудишься. Вот лучше прими лекарство и пей до последней капли. Я тебе не Кара Ивановна. Я не стану с тобой церемониться!

Анюта злая. Но руки у нее удивительно легкие. Вонзит иглу, и не слышно.

Дождь идет весь вечер. Всю ночь. Он — хорошая нянька. Всех убаюкал. Больные спят. Даже часы вместо своего обычного «тик-так» глухо и сонно выговаривают: «Хотим спать… Хотим спать…»

Спит и черноглазая Анюта, присевшая на кровать в ногах у Степика.

Но он не спит. Его глаза широко раскрыты. Степик видит перед собой море. Он видит небо. Они озарены светом жаркого солнца. В них он, Степик Железный, как бы весь растворяется. Он — небо, в котором кружатся птицы. Он — море, в котором плещутся рыбы…

Кара Ивановна появляется на другой день. Она пахнет дождем.

— Ну, как мой Степик? — сразу интересуется она.

— Трудный. Все бормочет в бреду о каком-то деревце, — говорит Анюта. — Звонил Савелий Петрович Зотов… Завтра осмотрит мальчика…

— Да, за профессором последнее слово…

К Степику не пускают ни папу, ни маму. Степик у них один. Когда мать смотрит на сына, она громко рыдает на всю больницу, словно никогда больше с ним не увидится. Отец Степика молча стоит рядом с ней и до хруста сжимает свои пальцы. После их прихода мальчику становится тяжелее.

— Каравана! — слышится голос Степика.

— Я слушаю, — войдя к нему, как всегда, отзывается медсестра.

— Каравана, скажи им всем, чтобы гроб, когда меня понесут на кладбище, был закрытый. Я не хочу, чтобы на меня смотрели… И пусть надо мною кружатся ласточки.

— Ты говоришь глупости, Степка!

Кара Ивановна грустно глядит на мальчика.

В коридоре раздается звон посуды. Ходячие больные шумно завтракают в больничной столовой.

— Вот и ты скоро будешь обедать со всеми.

— Нет, я не буду. Я безнадежный.

— Опять ты за свое? Нет, Степик, ты не безнадежный… Завтра тебя посмотрит сам Савелий Петрович Зотов, он светило…

Светило — толстяк с волосатой родинкой на переносице. От него несет табаком, и сам он весь какой-то табачный. Под халатом рыжий костюм, и глаза тоже рыжие, табачные. Он — старик с седой гривой.

К Степику он заходит с Карой Ивановной.

— А, Степик! — говорит он так, словно знает Степика с самого дня рождения.

Он так же, как и все, осматривает мальчика, мнет живот, стучит пальцами по спине и спрашивает, на что жалуется больной. С Карой Ивановной он перекидывается непонятными словами.

— Так, — положив руку на плечо Степика, наконец говорит он решительно, — надо оперировать. Берусь. Ты, Степик, не бойся. И температура у тебя сегодня будет нормальной…

Светило выходит в коридор и закуривает толстую длинную папиросу.

— Ох какой ты счастливый, Степик… Сам… Сам взялся… — смеется Кара Ивановна.

Лицо у нее восторженное, сияющее.

Но Степик не разделяет ее восторга. Он с головой накрывается простыней, пропечатанной с двух сторон штампами больницы.

— Сам! Сам!.. — снова слышится голос в коридоре.

Время в больнице тянется медленно. А за окном другая жизнь. Там море. Там корабли. Там улица Портовая. На этой улице стоит дом Степика. Старинный. С четырьмя башнями на крыше. С восточной башни открывается безбрежное море. Поглядишь с южной — видно самое синее над городом небо. С северной — над тобой самые золотые звезды. А с западной — голубые лиманы…

На Портовой улице находится и школа Степика.

«Интересно, кто сейчас сидит за моей партой? — сбросив с себя простыню, думает Степик. — Наверное, ее занял Мотька Орловский». Мотька собирает рыболовные крючки. Крючков у него множество. Крючки селедочные. Крючки кефальные. Крючки белужьи.

Приходит Кара Ивановна и заставляет Степика измерить температуру. Профессор не ошибся. Температура нормальная.

— Молодец, Степик Железный! — говорит она и снова оставляет мальчика одного. Теперь она может заняться другими больными.