Часовой дождя - Татьяна де Ронэ

Вернее, звуки, как бывает при аварии: резкий скрежет смятого листового железа, оглушительный треск разбитого стекла. Сердце сжимается, все тело трясет, как на американских горках, невидимая сила швыряет автомобиль в воздух, рвет на куски с такой же легкостью, как лезвие ножа разрезает какой-нибудь мягкий фрукт. Это длилось всего лишь несколько секунд, потом – тишина. Замолчала даже «АББА». Тилья потеряла сознание не сразу. Она лежала вверх ногами? Смотрела на небо? На Большую Медведицу? Она ничего не узнавала вокруг. До слуха доносились приглушенные стоны, собственная кожа казалась грязной и липкой. Она видела только волосы, бесконечные завитки темных, светлых, вьющихся волос, они были повсюду, эти пряди закрывали ей поле зрения. Потом она осознала, что есть еще и запах, мерзкий, отвратительный. Рвота стекала по подбородку на грудь, оставляя горький привкус во рту, и потом был еще другой запах, куда более страшный, какой-то металлический, запах сырого мяса, казалось, она пропиталась им вся. Поначалу она его не узнала, хотя он был ей странно знаком. И внезапно поняла: это запах свежей крови. Кряхтя от боли, она повернула голову и увидела лицо Валентины рядом со своим, оно прижалось к ее плечу, будто девушка спала. Ее поразило, какая у подруги серая кожа, какие впалые щеки. Тилья осторожно высвободила руку и провела ладонью по щеке Валентины, словно желая утешить. Они ведь выкарабкаются, да? Они выкарабкаются. Это совершенно точно. Все пятеро.

Теперь Тилья почти кричала, ее душили рыданья. Слушать ее было все тяжелее. Ему хотелось выйти из комнаты, но он не мог оставить сестру. Когда Тилья прикоснулась рукой к щеке Валентины, ей показалась, что девушка упала ей на колени, окутав каскадом спутанных волос. Но в следующее мгновение на нее обрушилась чудовищная правда: то, что лежало у нее на коленях, было головой Валентины. Одной головой. Оторванной от тела. Сколько времени Тилья сидела вот так, призывая на помощь, в этой массе окровавленных волос? Бесконечно долго. Она чувствовала, как нечто черное ползет по ее телу, какое-то страшное чудовище захватывает ее ноги, живот, грудь. Холодное и скользкое, оно обвивалось как змея вокруг горла, сжимая его так сильно, что она едва могла дышать. Она еще пыталась бороться, но чудовище всем своим весом навалилось ей на лицо, на веки, заставив погрузиться в темное озеро, неумолимо увлекая под воду. Она подумала, что это и есть смерть. Тилья пришла в себя в больнице в Байонне, где ей предстояло пробыть еще шесть месяцев. Врачи открыли ей правду не сразу. Они не рассказали ей, что ее четыре подруги погибли на месте, как и их водитель, как и пьяный шофер машины, которая в них врезалась. Ей не сказали, что четырех девушек похоронили через несколько дней после аварии. Она потеряла ощущение времени, не осознавала, что находится здесь уже несколько месяцев. Она не узнавала мужа, маленькую дочь, родителей, брата. Она не знала, что врачам пришлось по кусочкам собирать ее левую ногу, и она еще не осознавала, что никогда уже не будет ходить нормально. Ей давали сильные анальгетики, от которых все время хотелось спать. Она и спала. Она находилась в каком-то замутненном полусознании. Когда по прошествии нескольких месяцев она начала мыслить ясно, ей все объяснили. Это был удар, и она просто обезумела. Почему она? Почему подруги, а не она? Почему ее четыре подруги погибли? Почему спаслась только она одна? Ее охватил гнев. Она никогда так не кричала, никогда не испытывала такой ярости. Поскольку она выплевывала транквилизаторы и пыталась укусить санитарок, ее пришлось связать и вводить седативные препараты внутривенно. К тому времени, когда ее выписали из больницы и отправили на курс физиотерапии в клинику Бидара, ярость не утихла. В своей инвалидной коляске она была ограничена в передвижениях. Ее единственной радостью оставалась Мистраль, которая в свои пять лет, казалось, лучше, чем кто-либо другой, понимала страдания матери. Тилья протянула руку и погладила дочь по щеке. Помните, тогда ее все называли Кудесница Мистраль? Именно благодаря ей Тилья начала понемногу восстанавливаться, раны на теле постепенно рубцевались, душевные раны – нет. Год спустя, когда она научилась передвигаться с помощью костылей и смогла сесть за руль, она поехала повидать семьи девушек, их друзей. Все были с ней очень любезны, но от этого она чувствовала себя еще хуже. Как они могли на нее смотреть? Ведь она выжила, она была здесь. К четырем могилам она отправилась одна, с охапками цветов. Еще она поехала на место аварии. Когда она увидела черное пятно на дороге, ее охватил озноб. И тогда она зачем-то стала искать в интернете информацию о тех событиях. Про оторванную голову Валентины упоминалось в каждой статье, эту деталь смаковали с каким-то дьявольским наслаждением. Она увидела страшные фотографии минивэна, превратившегося в груду искореженного железа с непристойно вывороченным красным кузовом. Она нашла имя того пьяного водителя, узнала, что тогда он возвращался из какого-то ночного кабака. Ему было тридцать шесть, разведен, двое детей. А их шоферу было пятьдесят два, женат, трое детей, пятеро внуков. Но самым мучительным для нее было видеть фотографии подруг, их детские фотографии, потом юношеские: вот смеющаяся Сильви на пляже с доской для серфинга, школьная фотография Сони – умненькая девчушка в очках, Лоранс, подрезающая виноградные лозы, Валентина и Пьер накануне свадьбы. И конечно, последние фотографии того вечера. Как, интересно, газеты их заполучили? Наверное, семьи дали. Тилья всматривалась в снимки до рези в глазах, до головной боли. На каждом из них словно стояла роковая печать: как будто уже начался обратный отчет, о котором ни одна из них не подозревала. Как ее раздражали эти броские заголовки вроде «Трагическая красота», «Смерть королев бала», «Кровавая ночь в Арканге», «Четыре девушки погибли по вине пьяного водителя». А вот то, что касалось именно ее: «Тилья, единственная выжившая», «Молодая мать выжила в страшной аварии». Через два года после той драмы она разумом понимала, да, она выжила, но эта авария оставила глубокий след и на ее теле, и в душе, она не отпускала ее. Тилья никому и никогда в этом не признавалась, предпочитая хранить в тайне эту глубокую рану. Понемногу она училась жить заново. В 2008 году развелась с Эриком и переехала в Лондон с восьмилетней дочерью, намереваясь все начать с нуля. Она преподавала рисунок в франко-британской художественной школе. Все вокруг думали, что она вполне восстановилась, но это было не так. Ей до сих пор снились кошмары, в этих снах голова Валентины падала ей на