Жертвенник - Ширли Рейн

Все это выглядело очень странно, но еще удивительнее было то, что делали Дети Богини. Каждый из них по очереди подходил к Алену, останавливался ненадолго, поднимал лапу и, словно благословляя, возлагал ее на спутанные белокурые волосы спящего красавца. Или, может, не возлагал, а лишь держал лапу над его головой? Это казалось более вероятным.

Вчера сама Королева Моок возложила лапу на голову Эрритена, и он воспринял это как величайшую честь, потому что… Потому что вообще-то Паукам было неприятно прикосновение к человеческому телу. Это Эрритен знал совершенно точно, от брата Хива. Тот, кстати, был сторонником более тесных контактов между Детьми Богини и людьми и поэтому считал, что Паукам следовало бы преодолеть в себе это неприятие как недостойную разумных существ слабость. Сам он, по его словам, уже сумел перешагнуть через этот барьер, в чем ему якобы очень помог Эрритен. Своим пониманием, своим теплым, дружеским отношением, да и просто самим фактом того, что постоянно находился рядом.

И все же вчера Королева Моок – вопреки своему инстинкту – положила лапу на голову Эрритена. И сделала она это, конечно, не просто так, но желая показать, как велика мера ее любви к нему. Пусть он, на свою беду, не принадлежал к Паукам

по плоти и крови, но предан им был всей душой, и Королева знала это. Физическая оболочка – это еще не все, далеко не все; то, что ее наполняет, несравненно важнее. И в этом смысле Эрритен был для Пауков своим, был одним из них.

Но то он, а то Ален. С какой стати все они ради самого заурядного, ничего не значащего для них и к тому же враждебно настроенного человека стали бы совершать над собой насилие, делая то, от чего их передергивает?

Впрочем, Дети Богини, если нужно, могли пойти и на большие жертвы… А это нужно? Зачем? Вопросы так и теснились в голове Эрритена.

Держа лапу над головой Алена, очередной Паук замирал на несколько мгновений, а потом, словно очнувшись, продолжал свой путь и исчезал в темном провале выхода. Причем некоторые из них эту вторую часть пути проделывали как бы более медленно и… неуверенно, что ли? Один даже свернул в сторону, словно забыл, куда нужно идти. Наткнувшись на чернокожих с факелами, он постоял, недоуменно озираясь, и только потом направился к выходу. А другой Паук споткнулся и едва не упал.

Факелы горели ярко, но почти не чадя; может быть, поэтому духоты не ощущалось. И столь приятный Эрритену запах Пауков был не слишком силен, несмотря на то, что они все шли, шли, и вереница их казалась бесконечной. Он поднял голову, но потолка не увидел; ровные, слегка искрящиеся каменные стены уходили ввысь и просто терялись во мраке. Возможно, где-то там, наверху, было отверстие, через который поступал свежий воздух.

Эрритен с Ригоном молча стояли у стены. Эрритен не решался задавать теснившиеся у него в голове вопросы, а суровый старый Паук, видимо, не считал нужным ничего объяснять. В воздухе витало непонятное напряжение, столь сильное, что спустя некоторое время у Эрритена скрутило все внутренности, руки и ноги похолодели, на лбу выступили и заструились по лицу капли пота, а зубы начали выбивать такую дробь, что пришлось крепко стиснуть их. Возникло странное, но совершенно отчетливое ощущение, что на его глазах творится нечто ужасное. Да, именно так он это воспринимал, хотя не смог бы внятно объяснить, почему именно. Может, потому, что все происходящее каким-то образом позволяло почувствовать потрясающую, совершенно непостижимую и оттого еще более пугающую мощь Детей Богини?

На память пришло то, что Эрритен испытал несколько недель назад, во время землетрясения в океане, когда на остров надвигалась сверкающая водяная стена, такая неестественно, неправдоподобно высокая, что казалось, будто весь океан прихлынул к берегу, стремясь затопить этот жалкий клочок суши. Приближение волны сопровождалось оглушительным грохотом, а впереди нее двигалась огромная воронка, в которой с невероятной скоростью крутились в водовороте обломки скал и куски плавника.

Эрритен тогда вместе с Детьми Богини поднялся в пещеру на вершине горы Эй, Постой-ка. Всегда считалось, что это самое безопасное место в городе, но, даже стоя там, он испытывал ужас при виде разбушевавшейся стихии, неуправляемой ничем, кроме своих собственных законов.

Да, вот именно это – невероятная мощь, чье происхождение и цели оставались для человека тайной – потрясало и тогда, и сейчас.

Однако больше всего Эрритена страшило то, что и он каким-то образом оказался причастен к происходящему. Конечно, в этом таинственном ритуале ему тоже предназначалась определенная роль, иначе бы он тут не оказался. Но какая? Что такое он, физически всего лишь жалкий, ничтожный человек, по сравнению с грозной силой, которой был насыщен окружающий его воздух?

Но вот поток мохнатых тел иссяк. За очередным из вошедших Пауков больше никто не последовал. Эрритен задрожал. Почувствовал, что приближается его время. Так и вышло.

– Пойдем, – прошелестело у него в голове, и Ригон тяжело заковылял в сторону лежанки.

Эрритен двинулся следом. Очень медленно, словно преодолевая невидимую преграду. И с каждым шагом идти ему почему-то становилось все труднее. Казалось, воздух вокруг уплотнился и превратился сначала во что-то вроде воды, а потом и густого киселя. Голову нестерпимо заломило, в ней то и дело возникали странные высверки, и в эти мгновения он ничего не видел вокруг. Что за чертовщина, подумал Эрритен? Неужели все это от страха? Да, он боялся, так боялся, как, возможно, никогда в жизни. Но чего?

Вот и лежанка. Эрритен тоскливым взглядом проводил последнего скрывшегося в темном проходе Паука и, наконец, заставил себя посмотреть на пленника.

На первый взгляд тот выглядел как обычно и, похоже, в самом деле крепко спал. Это был высокий, крепкий парень, с правильными, словно точеными чертами лица, изящно вырезанным ртом и густыми белокурыми кудрями; красавец, одним словом, по которому сохла не одна девушка в городе. Да и многие женщины постарше заглядывались на него. Однако сам он, казалось, не замечал производимого им впечатления и до недавнего времени проявлял удивительную преданность своей подружке, невзрачной, ничем не примечательной девушке по имени Итиль. На беду, она оказалась одной из жертв недавнего разрушительного наводнения. После ее гибели Ален загрустил. В отряд Антара он вступил, руководствуясь, прежде всего, чисто инстинктивным стремлением занять мысли и душу каким-нибудь стоящим делом, чтобы меньше оставалось времени для тоски.

Ничего этого Эрритен, понятное дело, не знал; переживания Алена или мотивы его поступков были ему ничуть не интересны. Он видел перед собой великолепный человеческий экземпляр, который дорогие его сердцу Дети Богини сочли возможным использовать – и только. Но… странное дело… по какой-то неведомой причине смотреть на Алена ему было неприятно и даже страшно. Что, черт возьми, со мной такое, подумал он? Нужно взять себя в руки.