Влюбиться в эльфа и остаться в живых - Александр Талал

– Что, только для эльфов, да?!

Третье ухо выделило в его голосе новые ноты – раскатистые звериные низы с гортанным рыком, и высокий стальной звон на другом конце диапазона, не писклявый, как у подростка с ломающимся голосом, а уверенно оттеняющий дикарские баски напротив по шкале, которые охотно подхватили капители колонн, кидая друг другу через пустоту. Кажется, даже Дюша услышал что-то беспрецедентное в дерзком оклике друга. Охранник опешил. При человеке? Оказавшись лицом к лицу с вопросом из разряда «Давно ты перестал бить свою жену, да или нет?» – на который нельзя было ответить ни утвердительно, ни отрицательно, охранник покосился на Дюшу и не сразу сообразил, что естественной реакцией будет отшутиться. Ситуация была нестандартной, но он не связал ее с сегодняшним переполохом в штабе, тоже нестандартным. Красные глаза рассерженного орка пылали в тени толстой колонны.

– Сказки любишь? – криво усмехнулся охранник после замешательства. – Здесь тебе не теремок, всем места нету, – и на всякий случай полез под полу пиджака.

Женя потянул за собой разочарованного диджея от греха подальше. Если у Дюши и были сомнения в психической уравновешенности Степанова, они развеялись, когда за его спиной прокашлялась рация и охранник забормотал в нее:

– Да все в порядке… Орк какой-то приходил, с человеком. Приглашение где-то стащили. С человеком, говорю… Странным таким… Сам ты гоблин. Чего-чего? Отвадил.

Неглавная дверь в Большой – забытая, деревянная, с облупившейся краской и похожая на дверцу от фанерного шкафа – поддалась на уговоры ржавого рейсфедера, найденного здесь же, в приямке, среди мусора по голень, и, хрустнув, издевательски показала язык в виде выломанного замка, но пропустила тем не менее в подвальный этаж.

При тусклом свечении Дюшиного плеера они продвигались между списанных декораций, и в Женином видении слабенький голубой лучик выхватывал в темноте потертые и пыльные сцены из «Щелкунчика», «Лебединого озера» и «Волшебной флейты», совсем как рука, изгибаясь, преломляясь, нащупывая и пренебрегая законами физики. Сверху ватно квакали трубы и мычали контрабасы; подвал вибрировал.

Они уткнулись в еще одну дверь, покрепче, запертую на щеколду изнутри театра, и Дюша пожертвовал CD-болванку, просунув ее в щель. Они вжались в дверь и затаили дыхание, отслеживая прогресс операции по взлому Большого Академического Театра Оперы и Балета; щеколда откинулась легко, и Женя с Дюшей ввалились в ярко освещенное помещение, моментально ослепнув, покатились кубарем вместе с пластиковыми стаканчиками, протертыми до дыр пуантами и почему-то целой дюжиной спортивных свистков (видимо, кто-то зарубил на корню оригинальную идею поставить балет «Спартак» в красно-белой форме) из опрокинутого ими мусорного ведра. Они оказались на площадке под лестницей, половиной пролета выше шагали по коридору, весело болтая, танцовщики и танцовщицы, а за ними кто-то с барабаном, и им пришлось метнуться обратно и скорчиться в три погибели под лестницей, прижавшись к стене и втянув животы.

– Катя! – расслышал Женя знакомый мужской голос среди чирикающего многоголосья труппы и лирической темы балета. – Макар Филипыч хочет поговорить.

Пара стройных ножек, увенчанных балетной пачкой, остановилась, повернувшись к говорящему. Одна из них согнулась под углом к другой, образовав кокетливый треугольник.

– У меня скоро выход.

– Успеешь. Еще целый антракт впереди.

Женя осторожно подался вперед. Лицо Корнея украшали пластырь на рассеченной брови, синяк под глазом и упрямая мрачность. Новый облик Кати – сетка голубоватых вен на бледной коже, фиалкового цвета зрачки, игриво заостренные ушки – еще больше подчеркивал то, что заворожило Женю в ее человеческом обличии, но он успел полюбоваться на нее лишь какую-то секунду, прежде чем, с напускной жеманностью пожав одним плечиком, Катя последовала за Корнеем вверх по лестнице. Действовать нужно было быстро.

– Подожди меня, – шепнул он Дюше и натянул свой камуфляжный капюшон, но тут же вернулся назад. – У тебя жвачки нет? Свидание какое-никакое.

Немолодой эльф с роскошным хвостом волос поджидал Катю в пустом вестибюле второго этажа и, судя по всему, был Принцем Макаром Филипычем. В его эльфийских чертах узнавался образ влиятельного московского предпринимателя и мецената, и Женя вспомнил о его активном участии в жизни Большого театра; кажется, он чуть ли не спонсировал его реставрацию. Катя оказалась спиной к Жене, Корней – боком, а Принц – лицом, и он спрятался за угол, выглядывая одним глазом.

Начало разговора звучало невнятно, но Корней вдруг вспыхнул и повысил голос:

– Ты не забывай, с кем разговариваешь! Бутовская дружина действовала от имени Эльфийского Принца!

– Пф… «Дружина», – хмыкнула Катя.

– …До сих пор не можем поймать твоего… возлюбленного! Я не посмотрю, что ты – принцесса. – Корней временно замолк и поморщился, потрогав челюсть, в которой от его тирады заволновалась недавняя травма арматурой. Катя уперла руку в бедро, переходя в наступление.

– Я вообще не понимаю, как вы допустили, чтобы меня преследовал какой-то орк? – от этих слов у Жени все сжалось внутри. – И почему у него рукопись моего отца?!

– Какая рукопись? – Макар Филипыч вмешался в перепалку с неожиданным интересом. В угаре полемики Катя не обратила внимания на его вопрос или сделала вид.

– Вы – секьюрити или просто бейджик понравился?! – она сделала решительный шаг в направлении Корнея, и рослый мужчина почти попятился от стройной, миниатюрной балерины; его ноги остались на месте, а грудь и голова напряженно подались назад, как будто он был футболистом на пружинке в кикере, которого кто-то взял за голову и оттянул назад. Катины зрачки пыхнули фиолетовым, и Женя знал откуда-то, что это от прилива чувств. Испугавшись, что его глаза точно так же светятся сейчас красным, он вжался в стенку и прищурился, подглядывая сквозь зарешеченные ресницами щелочки.

– Твой отец связывался с орком? – Макар Филипыч протянул было наманикюренную руку, чтобы тронуть Катю за плечо, но не решился.

– Когда папа был начальником охраны!.. – гневно наседала Катя и вдруг осеклась, и в Жениной груди засвербело; перед глазами возникла фотография 89-го года, молодые родители в отживающем последние дни своей эпохи старомодном и напыщенном советском фотосалоне; в горле набух комок; такой же душащий комок, должно быть, помешал Кате закончить фразу…

А может, и нет. Катино лицо было опущено, она смотрела не в глаза Корнею, а куда-то в нагрудный карман. От избытка чувств или…? Позволила бы она себе показать сокровенное этому медведю? Нет. Только не Катя. Тогда…