Рассказы из убежища - Анна Франк

— Кади, — прозвучал его голос рядом с нею, — Кади, ты не могла бы мне сказать, что с тобой происходит?

Кади с минуту молчала и потом ответила:

— Это так трудно, ты не поймешь — решишь, что это слишком по-детски.

Девочку вдруг покинула вся ее смелость, и при этих последних словах ее голос дрогнул.

— Ты так мало мне доверяешь? Ты думаешь, у меня нет таких чувств и мыслей, которые я не стану открывать первому встречному?

— Я вовсе не хотела сказать, что не доверяю тебе, но это так трудно. Я и сама не знаю, что, собственно, тебе рассказать.

Они оба сидели, глядя в землю, с серьезными лицами. Кади видела, что огорчила Ханса; ей было очень досадно, и она вдруг сказала:

— Скажи, ты тоже часто чувствуешь себя таким одиноким, даже если неподалеку твои друзья, — внутренне одиноким, я имею в виду?

— Я думаю, что все молодые люди время от времени чувствуют себя одинокими, один больше, другой меньше. Я — тоже, и я тоже ни с кем не мог поделиться. Мальчики открываются своим товарищам далеко не так быстро, как девочки, они гораздо больше опасаются, что их не поймут и поднимут на смех.

Кади некоторое время смотрела на него, когда он умолк, а потом сказала:

— Я очень часто думала над тем, почему люди так мало доверяют друг другу, почему они скупятся на «взаправдашние» слова. Ведь иной раз нескольких фраз бывает довольно, чтоб разрешить большие трудности и недоразумения!

И снова никто из них долго не раскрывал рта. Но тут Кади словно бы внезапно решилась:

— Ханс, ты веруешь в Бога?

— Да, конечно, я верую в Бога.

— Я очень много думала о Боге в последнее время, хотя никогда не говорила об этом. Дома я еще ребенком научилась читать на ночь молитву, перед тем как ложилась спать, и делала это по привычке, точно так же, как каждый день чищу зубы. Я никогда не задумывалась о Боге — я имею в виду, что Он никогда не входил в мои мысли, потому что все, чего мне тогда хотелось, в основном могли сделать люди. Но с тех пор, как со мной произошел несчастный случай и я столько времени оставалась одна, у меня оказалось достаточно времени, чтобы как следует поразмыслить. В один из первых вечеров, когда я попала сюда, я молилась и вдруг заметила, что в своих мыслях нахожусь далеко-далеко отсюда. Я одернула себя и задумалась о более глубоком смысле произносимых мною слов. И я сделала открытие, что в простодушной, казалось бы, детской молитве кроется гораздо больше, чем я когда-либо предполагала. С тех пор, помимо обычной молитвы, я возносила молитвы и о другом — о том, что мне казалось прекрасным. Но несколько недель спустя я опять повторяла обычную свою молитву, как вдруг словно молния пронзила меня: «Почему Бог, о котором я никогда не думаю, если со мной все в порядке, должен помочь мне теперь, когда мне это понадобилось?» И этот вопрос не давал мне покоя: я понимала, что было бы только справедливо, если бы теперь Бог, в свою очередь, обо мне тоже не думал.

— С тем, что ты сказала в конце, я все-таки не могу полностью согласиться. Раньше, когда ты благополучно жила себе дома, ты же не намеренно молилась без особого смысла — помолившись, ты просто потом о Боге не думала. А теперь, когда ты Его ищешь, потому что испытываешь боль и страх, теперь, когда ты действительно стараешься быть такой, какой, по твоему мнению, должна быть, теперь, конечно, Бог тебя не оставит. Положись на Него, Кади. Он ведь помог столь многим!

Кади задумчиво смотрела на деревья.

— Ханс, откуда нам знать, существует ли Бог? Кто Он и что? Никто ведь Его не видел. Иногда у меня возникает такое чувство, что все наши молитвы, все это уходит на ветер!

— Если ты меня спрашиваешь, кто Он и что, я могу ответить только одно: никто не скажет тебе, кто Он и как Он выглядит, потому что никто этого не знает. Но если ты спросишь, что Он такое, тогда я смогу ответить. Посмотри вокруг себя — на цветы, на деревья, на животных, на людей, — и ты узнаешь, что такое Бог. Все то удивительное, что живет и умирает, что произрастает и зовется природой, — это и есть Бог. Все это Он таким создал, другого представления о Нем иметь и не надо. Люди объединили все это чудо в одном слове: Бог. Так же точно это можно было бы назвать и по-другому. Ты согласна со мной, Кади?

— Да, я это понимаю и сама тоже над этим думала. Иногда, когда доктор в больнице говорил мне: «Ты так быстро поправляешься, теперь я почти уверен, что ты скоро совершенно выздоровеешь», — это наполняло меня такой благодарностью! И кого еще, кроме сестер и доктора, должна была я благодарить, как не Бога? Но в другой раз, испытывая сильную боль, я думала: то, что я называю Богом, на самом деле — Судьба. Так я и двигалась все время по кругу, не приходя ни к какому решению. Но когда я потом спрашивала сама себя: ну и во что же ты теперь веришь? — я все же точно знала, что верю в Бога. Очень часто я, как бы это выразить, прошу у Бога совета и всегда безошибочно знаю, что получу единственно правильный ответ. Но, Ханс, разве не может этот ответ каким-то образом исходить от меня самой?

— Как я уже сказал, Кади, человека и все живое создал Бог — таким, как оно есть. И душа, и чувство справедливости также исходят от Него. Ответ, который ты получаешь на свои вопросы, исходит от тебя самой, но также от Бога, потому что Он тебя создал такой, какая ты есть.

— Ты, стало быть, считаешь, что Бог говорит мне, по сути дела, через меня?

— Да, я так считаю, и тем, что мы сказали, Кади, мы уже очень многое доверили друг другу. Дай мне свою руку в знак того, что мы всегда будем доверять друг другу, и если один из нас встретится с трудностями и ему захочется о них рассказать другому, то мы оба, по крайней мере, будем знать, куда нужно идти.

Кади тотчас же протянула руку, и они долго сидели так, рука в руке, ощущая, как в них обоих растет ощущение удивительного покоя.

После этого разговора о Боге Ханс и Кади чувствовали, что между ними возникла дружба, гораздо более глубокая, чем кто-либо мог бы подумать. Между тем Кади уже настолько привыкла записывать в дневник все происходившее с ней, что постепенно смогла вполне описать свои чувства и мысли, за исключением тех, что имели отношение к Хансу. И вот она записала:

«Несмотря на то что у меня теперь есть друг, „настоящий“ друг, мне все же не всегда весело и радостно на душе. Неужели у всех людей так меняется настроение? Но если бы мне всегда было весело, я, вероятно, недостаточно думала бы о тех вещах, о которых действительно стоит думать.

Наш разговор о Боге не выходит у меня из головы, и часто бывает, что вдруг во время чтения, в постели или в лесу, я думаю: ну как же все-таки Бог говорит через меня? И тогда все мысли путаются у меня в голове.