Коровка, коровка, дай молочка - Анатолий Семенов

Пришла Людмила Васильевна.

— У тебя, что, мигрень? — спросила подруга, входя в комнату.

— Мигрень, — ответила Галина Максимовна.

— Вот не будешь шляться по ночам. — Людмила Васильевна присела на стул возле кровати. — Что же ты говорила, что Завадский не придёт больше? Пришёл… Вся деревня гудит как улей. Обсуждают вас. Вот доярки до чего ушлый народ! Устроили всё-таки вам встречу в коровнике…

— Ничего не устроили… Я сидела в закутке, пока он не ушёл.

— А чего люди болтают? Говорят, Маргарита застукала тебя там… Позвала Завадского.

— Врут все. Я сама вышла к Маргарите, когда он ушёл.

— Значит, ты с ним не разговаривала?

— Не о чём мне с ним разговаривать.

— Дура ты дура! Такого мужика поискать надо. Выходи за него. Пока не раздумал. Годичный траур соблюла. И по мужу. И по сыну. Чего тянуть, если такой мужик подвернулся. Ты, говорила, скоро у Любки день рождения. Пригласи гостей. Его пригласи. Я помогу стол накрыть. Пора выгонять из дома злого духа. Жизнь состоит не из одних поминок.

Дежурная доярка Евдокия Муравьёва сидела за столом, заваленным журналами и газетами, и дремала.

Из часов выскочила кукушка и прокуковала пять раз.

Евдокия встрепенулась. Встала из-за стола и ринулась на своих длинных ногах — ходулях в сторону кормокухни.

В кормокухне несколько мужиков — мужья доярок — сидели и курили на лавках. Ввалился ещё один здоровенный, широкоплечий, в огромной лисьей шапке.

— Здорово, архаровцы!

— Здорово, Петро! — весело ответили мужики. — И ты — тоже? Ха-ха! Но, молодец!

— По приговору народного суда! — оскалил зубы Петро.

— Не приговор, а частное определение, — поправил его пожилой тощий мужичок, муж Марьи Дмитриевны. Добавил дружелюбно: — Дубина стоеросовая.

— Ну всё равно. Теперь уж мне никто не скажет, что я не уважаю свою Анфису. — Петро состроил рожу и развёл руками.

Мужики засмеялись.

— А где она, Анфиса-то? Спит или поднялась?

— Поднялась.

— А чё ей делать теперь такую рань?

— Шти варит.

— Моя тоже стряпню затеяла. Хоть пирогов с грибами поем… в кое веки.

— О, Евдокия! — воскликнул Петро, когда доярка вошла в кормокухню. — А ты чё тут? Васька твой где?

— Дежурю, чё… Дома Васька.

— Шти варит? Взрыв хохота.

— Ага. Как раз, — ворчала Евдокия, подкручивая вентиль кормозапарника. — Будет Васька шти варить.

— Гони его завтра сюда поганой метлой.

— Придёт. Никуда не денется. Все так все. Чё я буду тут одна среди вас…

— Ну ладно. А чего тут делать-то, мужики? С чего начинать?

— А вон корзины в углу. Самая большая — твоя. Нагружай её брюквой, взваливай на горбушку, и — пошёл вдоль по питерской.

— Помыть надо сначала брюкву, — строго сказала Евдокия.

— Эх, была не была! Где она, эта брюква?

— Вон у входа навалена, — сказала Евдокия. — Целая гора. Шёл не видел, что ли?

— А где Завадский. Сбаламутил нас, а сам — в кусты?

— Здесь Завадский. В коровнике. С Галиной Максимовной.

— А чё они там делают?

— Трудятся.

— В каком смысле?

— В прямом.

— А я думал — в переносном. У них ведь, говорят, вторая молодость.

— А тебе завидно?

— Конечно, завидно. У меня и в двадцать лет такого не было. Пришёл из армии: здорово, Анфиса! — Здравствуй, Петя — Пойдёшь за меня? — С большим удовольствием. — Петро опять под дружный смех скривил рожу. — Вот и все дела.

Вошли бригадир Бархатов и фуражир Наумов — весь в муке, как мельник.

— Ну, мужики, — сказал Бархатов. — работать так работать. Нечего тут дымить. Копоти и так хватает.

Мужики как по команде встали со своих мест, побросали окурки в мусорное ведро.

Галина Максимовна и Завадский стояли возле наполненных сеном кормушек. Завадский воткнул вилы в деревянный пол и опёрся на черень. Галина Максимовна ворошила сено руками. Из одной кормушки, в которой слишком много, перекладывала в другую, в которой поменьше.

Дверь кормокухни открылась, и оттуда высыпали мужики с вилами в руках.

— Да, — сказала Галина Максимовна, глянув искоса на Завадского. — С вами, Виталий Константинович, не соскучишься. Организовали все это хорошо, честное слово, — душа за баб радуется. Но надолго ли?

— До начала полевых работ, — ответил Завадский. — А потом после уборки урожая, если к тому времени транспортёр ещё не поставят, снова на ферму. Помогать своим жёнам. Все равно всю зиму лежат как сурки… Помочь своей жене в тяжёлой работе — это же так естественно. Я удивляюсь, что раньше никому им в голову это не пришло.

Афанасий, оглядываясь воровато, возился в огороде на тропе, которая вела к ферме. Что-то спрятал в ямку, присыпал сверху землёй, прелыми листьями. Поднялся, наконец. Огляделся вокруг и быстро пошёл по тропе к ближайшему дому. Скрылся за углом. Из-за угла посмотрел на тускло освещённые окна фермы.

Завадский шёл с фермы по тропинке через огород. Вдруг — щелчок под ногой. Виталий Константинович вздрогнул всем телом и медленно опустился на землю, взвыв от боли. Отдышался. Приподнял ногу, которая попала в капкан. Капкан с проволокой. Проволока привязана к ближайшему столбу изгороди.

Подошёл Афанасий с ружьём. Уставился на Завадского, как удав на кролика. Глаза их встретились. Завадский не выдержал ледяного взгляда. Опустил голову, Афанасий пошёл прочь.

— Ты что делаешь, подлец, — выдохнул вслед ему Завадский.

Афанасий резко повернул назад, подошёл вплотную и приставил ружье к виску Завадского.

— Я тебе сейчас не то сделаю.

Завадский под дулом ружья закрыл глаза, но нашёл в себе силы заговорить:

— Стреляй.

— Прямо сейчас?

— Стреляй прямо сейчас.

— Застрелю как собаку! Кто тебя просил таскаться по ночам на ферму?

— Никто. Сам догадался.

— Ну — короче. Даёшь слово, что не появишься больше здесь? Отвечай! Даёшь слово?

— Нет.

— Значит, не отстанешь от Галины?

— Но… С какой стати?

— Я молюсь на неё уже пятнадцать лет! Ещё с тех пор, когда и духу твоего тут не было! Понял?

— Понял.

— Я люблю её! Предупреждаю: с огнём играешь.

— Ты — чокнутый. Тебе лечиться надо.

— А ты — умный? В мозгах извилин много? Да? Хотелось бы посмотреть на твои мозги собачьи. Жаль, картечь разнесёт их по всему огороду. А может они у тебя из чистого золота? А? Так я не поленюсь. Соберу их в поганое корыто. Отнесу на приёмный пункт.

— Дурак! Галины не видать тебе как своих ушей. Даже если убьёшь меня. А не убьёшь, она сегодня же станет моей женой.

— Она тебя пригласила сегодня?

— Ага. Пригласила.

— Но ты не доживёшь до вечера.

— Доживу.

— Сейчас сдохнешь как бешеная собака.

— Я ещё тебя переживу.

Афанасий размахнулся ногой и носком кирзового сапога ударил Завадского по лицу. Кровь хлынула из носа и рта. Завадский прикрыл ладонью лицо.

— Сейчас я не буду тебя казнить, — срывающимся голосом произнёс Афанасий. — Но знай, ты приговорён. Если сегодня подойдёшь к Галининому дому и сделаешь хоть один шаг к ней во двор… Хоть один шаг!.. Этот первый твой шаг будет последним. Так и знай. Понял? На, паскуда! — Афанасий ещё раз пнул Завадского в лицо.

Галина Максимовна шла домой по той же тропинке, по которой шёл Завадский. Она увидела его, сидящего на земле. Подошла. В этот момент он высвободил кое-как ногу, но остался сидеть на земле. Он был весь в крови.

— Что случилось? — Галина Максимовна оцепенела.

Виталий Константинович поднялся с земли, отбросил капкан в сторону.

— Вот кто-то видимо решил, что тут волчья тропа. Поставил капкан на волка, а угодил в него я… Случайно, — сказал Завадский шутливым тоном.

— Это не случайность. Я знаю кто это сделал. Вы подрались?

— Нет, мы не дрались. Немножко поспорили о высоких материях.

— Ну что ж, — вздохнула Галина Максимовна. — Опять тюрьма…

— Зачем тюрьма?

— Конечно. А что! Прощать ему такие выходки. Я пойду в свидетели. Напишу заявление.

— Не надо ничего писать. Это наши мужские дела. Сами разберёмся.

— Ой, господи! На кого вы похожи! Идёмте скорее ко мне. Отмыться же надо!

— Да, — согласился Завадский. — К счастью ваш дом близко. Педагогу в таком виде идти по селу не совсем прилично.

— Идёмте скорее.

И они пошли. Виталий Константинович слегка прихрамывал.

Афанасий спрятался за углом и слышал весь разговор. Пошёл следом за ними с ружьём наперевес: стволы направлены чуть вниз, приклад под мышкой.

Галина Максимовна и Завадский вошли в дом. Виталий Константинович разделся и пошёл к умывальнику. Галина Максимовна дала ему свежее полотенце. Принесла из комнаты домашнюю аптечку. Виталий Константинович, вымывшись, вытер лицо полотенцем, сел на стул поближе к окну. Галина Максимовна стала накладывать лейкопластырь на раны. Когда залепила последнюю ранку, из детской комнаты вышли Нинка и Любка. Поздоровались. Виталий Константинович ответил им. Слегка сконфузился.