Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски - Валентин Фалин

Нет нужды специально останавливаться на фун­даментальной важности обеспечения тождества сло­ва и дела. В общей форме отмечу, что идеология не сводится к философским формулам и не исчерпыва­ется ими. Философия-абстракция чаще всего выпол­няет функцию кадила, чтобы курить фимиам по­требному и непотребному, раз без них не обойтись или поскольку они удобны. Нам это ни к чему.

Имел ли сталинизм что-либо общее с научным социализмом, хотя бы в концепции? Это — во­прос вопросов. Верно, на каком-то этапе Сталин защищал марксизм-ленинизм от наскоков справа и слева. После нападения нацистской Германии незаурядная воля Сталина в немалой степени спо­собствовала мобилизации и концентрации ресурс сов страны на отражение смертельной угрозы на­шей Отчизне и ее социалистическому будущему. Нет нужды замалчивать проявленные Сталиным искусство и твердость в политическом отстаива­нии позиций СССР и социалистической альтерна­тивы в мировых делах. Эта часть правды обнаро­дована. Незачем наводить на нее тень.

Но ведь давно настал черед произнести другую часть, и тоже правды: защитив и сохранив форму, Сталин шаг за шагом наполнил ее содержанием, которое нельзя квалифицировать иначе, как глум­ление над социализмом, как переиначивание его в антисоциализм. Рожденные творчеством народа Советы — этот поныне самый совершенный спо­соб демократического волеизлияния и самоуправ­ления — были превращены им в безликие конто­ры делопроизводителей или парадные ассамблеи, где полагалось лишь вздымать руки. Партию пы­тались низвести до уровня рыцарского ордена с его безропотным повиновением и тупым обожани­ем верховного магистра. Над обществом был за­несен меч, каравший любую без спроса поднятую голову, укорачивавший каждый не в меру длин­ный язык, подрубавший почти всякую инициати­ву, загодя не опробированную семью няньками.

В политике й идеологии узурпация видения была возведена в абсолют. За считанные годы посред­ством манипуляций, не укладывающихся в нор­мальном сознании, здесь насадили в качестве не­преложной нормы монокультуру, отражавшую не объективную истину, а извращенные или прими­тивные представления о ней одной персоны, кото­рая погрязла в эгоцентризме, наглухо изолировала себя от народа, не любила людей и не желала знать об их нуждах. Ленинский план индустриализации и кооперации был отброшен как якобы чересчур осторожный и недостаточно спорый. Сталин при­писал социализму способность насиловать эконо­мику бесщадно, произвольно устанавливать темпы, пропорции, объемы. Типичное хищничество, при­сущее подходу «цель оправдывает средства».

Подобный феномен, или, если угодно, мания, не знает сомнений или пресыщения. Таких под занавес раздражает всякое интеллектуальное со­перничество и, не дай бог, выход, к примеру, уче­ного за пределы умственного горизонта диктато­ра. Тогда-то и жди свирепых раскатов — запретить кибернетику, поделить на чистых и нечистых ге­нетиков, взнуздать искусство и культуру, пустить в перемол — других забот Сталин в начале 50-х го­дов уже не ведал — языкознание.

Абсурд какой-то. Сам себе враг. Получается не­совместимость с бытующим мнением о Сталине как изощренном прагматике. Разгадка, по-види­мому, в приоритетах — наибольшим противоречи­ем собственной эпохи был он сам. Ничто не ка­залось Сталину чрезмерным для возвеличивания собственной особы. И ничего не было жаль, что отторгалось его нравом или раздражало своей не­понятностью, свежестью подхода, нешаблоннос­тью. Так и сводил, порой под корень, славу оте­чественной культуры, науки, техники, педагогики, военного дела. Без содрогания и, вполне возмож­но, с садистским наслаждением.

В итоге наше общество, возьмем хотя бы толь­ко духовную область, потеряло плеяду выдающих­ся деятелей науки и культуры, коими по праву должно гордиться. Это крайне прискорбно, но это далеко не все. Подверглась обескровливанию база, дававшая цивилизации гениальных мыслителей и обогащенная после Октября оригинальными даро­ваниями высочайшего класса из самой гущи на­родной.

Традиционная логика с ее поиском в поступ­ках добра и зла неприложима к Сталину и ему по­добным. Этот сорт деятелей не терпит ни в чем конкуренции или стесненности. Они срастаются с властью, которая становится для них вещью в себе. Преклонение и восхищение окружающих перед вождистской «уникальностью» и «сверхъестественностью» превращается в жизненную потребность. Как кислород для дыхания. Общественные, со­циальные и государственные интересы под конец занимают лишь постольку, поскольку позволяют выразить себя и унизить других, реализовать свои страсти и пристрастия.

Вот и пытайся, принимая все это во внимание, обозначить без перекосов место Сталина в истории. Метод — «с одной стороны» и «с другой стороны» — не годится. А третьей, так называемой золотой сто­роны, не существует. В общем, наш удел анализи­ровать, сопоставлять, делать выводы, глядя прямо в лицо фактам, только фактам и всем фактам.

Пока же констатирую следующее — столь пло­дотворно начавшееся после Октября соединение идейных, нравственных и материальных посылок с готовностью широчайших народных масс дея­тельно включиться в переустройство общества на принципиально новых началах было деформиро­вано и затем грубо прервано на исходе первого послереволюционного десятилетия. Исторический шанс, реально суливший Республике Советов вы­ход развернутым фронтом к вершинам культурно­го, социального и экономического прогресса, был использован в самой малой степени и не лучшим во многих аспектах образом.

Постепенно на место ленинского «социализм силен сознательностью масс» пришла сталинская апологетика принуждения и слепого подчинения. Вместо ленинского «массы должны знать все и все делать сознательно» сделали правилом: дер­жать народ в неведении, дабы не отвлекался от исполнения приказов и инструкций. Сопоставле­ние теории с опытом занесли в реестр подрывных акций. Марксизм-ленинизм превратили в катехи­зис, в пресловутую четвертую главу «Краткого кур­са», в «отче наш».

Ленин называл диалектику душой марксизма. Сталин распял и убил эту душу. Чтобы никто не смел перечить ему, единственному толкователю и хранителю «чистоты» учения. Диалектику замени­ла схоластика, скроенная на потребу автору под­делки под ленинизм, освящавшая наперед все, что бы Сталин ни изрекал и ни творил.

Всякому живому делу, любому развитию им­манентно присущи борьба нового со старым и сопротивление старого новому. В самых неожи­данных подчас проявлениях. Сталин углядел здесь перст божий, открыл для себя «легальный» способ избавляться от неугодных, насадить в стране ат­мосферу морального террора, сплошной подозри­тельности и крайней неуверенности, побуждавшей надеяться на чудо пришествия избавителя. Семи­нарист брал в Сталине верх над компилятивно со­тканным марксистом.

К чему ни прикоснись, где ни поскреби, под тон­кой оболочкой слов мистификация и дурман. Вмес­те взятое, сталинское прочтение социализма оберну­лось для страны, для дела нашего святого трагедией. Ее последствия будет ощущать не одно поколение советских людей. Нравственные издержки сталиниз­ма самые сложные для преодоления.

Недавно я встречался с руководителями СМИ и творческих союзов и высказал ряд соображений, имеющих прямое или косвенное касательство к этой проблематике. Перед членами ЦК добавлю: размежевываясь со сталинским наследием, мы не были последовательны, а в чем-то отделались же­стами и формальностями.

Конечно, все мы родом из Октября. Но в чем-то больше, в чем-то меньше, мы также дети или вну­ки сталинской поры. Общество еще не разомкнуло, не сбросило многих оков, наложенных Сталиным на наше восприятие бытия, на весь мыслительный процесс. Доказательства? Пожалуйста.

Мы сопоставляем ныне происходящее, особенно в духовной сфере, не с тем, как было при Ленине, но с дозволенным или недозволенным при Стали­не. Многие инструкции, тут действующие, несут на себе почерк 30—40-х годов. Пожалуй, еще больше связывают нас с той порой предвзятоЬти и предрас­судки. Среди них такой коварный, как презумпция виновности.

Потому-то, наверное, когда в ходе перестрой­ки противоборство принимает крутой оборот, кое-кому мерещатся уклоны, контра, заговоры, в любом случае ересь. И шарят под лавкой: нет ли поблизо­сти топора. Крепко засел чертов «закон обострения классовой борьбы».

Определенно недостает культуры всякой и глав­ным образом бывшей в немилости у Сталина куль­туры демократии, культуры человеческого общения свободных и равных между собой граждан. Не хва­тает аргументов, такта, навыка слушать оппонента, не терпится проявить власть, если она в наличии. В голосе прорезываются металлические нотки, взгляд твердеет, нечто монументальное появляется в самой фигуре. Даже человек, от природы одарен­ный, не всегда выдерживает испытание властью, подчас пустяковой. Из спеси, не обязательно коры­сти ради, он тешится чужой зависимостью. Хочу — выдам справку, хочу — нет, проставлю печать или буду только дышать на нее, помогу больному или не помогу, пропущу или задержу, приму на учебу или воздержусь, «облагодетельствую» или испорчу настроение, заставляю отбывать ценз повинностей и страданий, прежде чем ты — гражданин — полу­чишь положенное по Конституции. А схвати подоб­ного властолюбца за руку, он прикроется «государ­ственным резоном» или бумагой, которую читает справа налево, выискивая в ней между строк то, чего нет, или наглым — «не нравится, могу уйти рабо­тать в другое заведение».