Вкус к жизни. Воспоминания о любви, Сицилии и поисках дома - Темби Лок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Священник провел короткую службу за упокой над урной с прахом. Он окропил ее святой водой, затем сказал пару слов о Нонне и ее силе, поддерживавшей его во время болезни. Он помолился за меня и Зоэлу. Чтобы сфокусироваться на его словах, я изо всех сил боролась с усталостью после перелета и истощением. Если бы мне только удалось сосредоточить свое внимание на чем-то одном, я бы пережила этот момент. Но вместо этого все, что я чувствовала, – это острое желание, чтобы Саро был рядом со мной, на этой самой скамье. Поэтому я опустила голову и остановила свой взгляд на столе, куда священник поставил прах Саро. Покрывало на урне было маленьким и скромным, с орнаментом. Я не отводила от него глаз до тех пор, пока моя свекровь не схватила меня за руку, потому что настало время идти.
Выйдя из церкви, мы пошли обратно, вниз по исполосованным белым ступеням к ожидавшей нас машине Косимо. Она должна была нам помочь избежать крутого спуска пешком и гарантировать, что мы не столкнемся с городскими жителями, тем более что к этому моменту их на улицах стало значительно больше. Нас уже ждал местный могильщик с ключами, чтобы открыть кладбище.
В проходе под аркой, ведущей к главному коридору со склепами, гулял легкий ветерок. Мы образовали небольшую группку скорбящих: Нонна, Франка, Косимо, двое кузенов, двое друзей детства, знакомый художник из соседнего города, знавший Саро в годы его молодости, священник и смотритель кладбища.
На время церемонии я прислонилась к кипарису. Я нуждалась в поддержке чего-то, у чего были глубокие корни. Птицы собрались в кроне дерева над нами, словно затем, чтобы понаблюдать за этой человеческой драмой, а может, и просто в поисках укрытия в переулках мавзолеев. В любом случае они были чем-то, на чем я могла сфокусироваться. Мне казалось, будто я плыву над своим телом, в небе вместе с ними. Присутствовать в своем теле означало чувствовать слабость в ногах, ноющую боль в бедрах. Мне пришлось бы страдать от головокружения, которое грозило мне падением прямо на булыжники. Мое тело было ужасным, страшным, нестабильным местом для того, чтобы в нем находиться. Поэтому я плавала в воздухе над ним. И я слушала.
Слушала, что было сказано в первую очередь священником: еще слова, еще молитвы. Потом я слушала речь Винчензо, товарища-художника, который являлся еще и близким другом наставника Саро, Джузеппе «Пино» Батталья, известного сицилийского поэта. Винчензо, художник, начал читать слова Пино как призыв к молитве. Это был стих о мертвых, но, слушая, я представляла, что стих был на самом деле для меня.
Il mio nome e aria,
il vento che soffia.
ora io vivo ancora in campagna
Мое имя – воздух, / ветер, который дует. /
И теперь я живу снова в сельской местности.
Поэзия спасала меня. Она была более реальной и устойчивой, чем мое собственное тело. В этот миг я осознала, почему вернулась сюда, на остров из камня: мне нужно было какое-то спасение. Я отчаянно хотела хотя бы на мгновение стряхнуть с себя постоянно присутствующую грусть и восполнить свою душу. Стихи были любовью, а поэзия – той самой нитью, соединявшей меня с Саро, Сицилией и моим домом в Лос-Анджелесе, где книги Пино выстроились на наших полках.
Смотритель жестом указал на прах. Это резко вернуло меня в мое тело, как если бы ветка с дерева упала и ударила меня по голове. Я оказалась почти раздавлена весом внезапно обрушившегося на меня беспокойства. В первый раз я поняла, что хороню половину своей жизни в сицилийской могиле. Каждую улыбку, каждую маленькую радость, каждый совместный секрет, целую жизнь чаяний и устремлений. Я передавала все это и всю часть себя, которую знала, мраморной усыпальнице. Далекое мычание мула, запах только что скошенного сена, морской соленый воздух были теперь моими свидетелями – элементы, которые отныне будут следить за этим всем.
Могильщик забрался по деревянной лестнице ручной работы, сделанной из досок оливкового дерева и связанной веревкой и чем-то похожим на высушенный бамбук. Лестница, мне казалось, была изготовлена отцом или дедом нынешнего смотрителя, чтобы добраться до верхних уровней стены мавзолея. Он поднимался ловко, держа в руках молоток. Сквозь слезы я заметила, что он был в старых, но накрахмаленных штанах. Его молоток ударился о цементный фасад, слой между криптой и мраморным фронтальным камнем, и расколол цемент на части, мелкие кусочки которого посыпались на землю внизу. Звук заставил птиц над нами испуганно вскрикнуть в унисон и улететь прочь. Их отлет образовал дыру в тихом, неподвижном воздухе.
Я закрыла глаза. Кто-то прижался ко мне. Это могла быть Нонна, или ее кузина, или кто-то из местных плакальщиц, всегда присутствующих в такие моменты.
– Tutto bene, forte stai. – Все в порядке, будь сильной.
Кто-то попросил у моей свекрови прах. Она передала его смотрителю, который спустился на несколько ступеней, чтобы забрать его. Когда я открыла глаза, он уже снова был на лестнице наверху, и я увидела, как он ставит Саро в темное пространство за цементной стеной. Я обратила внимание на то, что он разбил фасад не полностью, а лишь ловко проделал в нем небольшое отверстие, как раз достаточное для того, чтобы просунуть внутрь урну. Мы все стояли в тишине, когда он потянулся за ведерком со свежим цементом и мастерком. За считаные минуты он заделал дыру. Кто-то дернул меня за рукав – все закончилось. Настало время уходить. Я частично выполнила то, ради чего приехала. Саро был похоронен на Сицилии. Но мне еще предстояло отпустить его на Сицилии.
Пока мы ехали домой, измотанные и растратившие силы, я думала о Зоэле, ожидающей нас. Все, что произойдет между мной и Нонной в последующие недели, послужит определяющим фактором, останется ли Сицилия частью прошлого Зоэлы и станет ли частью ее будущего. Любой мог заметить, что мы трое – мать, невестка и внучка – образовали траурную триаду, и мы ходили по тонкому льду. Это было опасное
