Мерзкий старикашка - Сэй Алек

— Да я бы с радостью… — Голос паренька резко поскучнел. — Но это надо для участия внести взнос, да и спатыча у меня нету.

— Кого нету? — Я взялся за вторую сандалию.

— Не кого, а чего. Бычий спатыч нужен. Без него как с быком управиться-то? А он стоит, если хороший, под драму. Дома я отцовский брал, но то дома…

— А взнос там какой? — Я управился с ремешками и распрямился. — На танцульках на этих.

— Это еще анн, а то и два, — окончательно скис паренек.

— Немалая цена за танцульки-то, — крякнул я. — На два серебряных племенного быка купить можно, не говоря уж про этот твой спотыкач, за который и трех выменять немудрено.

— Да я знаю… — Эти слова в устах несостоявшегося монашка прозвучали настолько грустно, что печаль в них тронула бы и самое ледяное сердце.

Ну, кроме моего, разумеется.

— И приз-то на танцах, верно, немалый? — уточнил я.

Тумил лишь вздохнул сокрушенно.

— А спатыч этот бычиный, его у князя Хурама в хозяйстве нигде заваляться не могло?

— Да кто ж его знает? — буркнул пацан. — По уму-то должен быть, раз в Запоолье столько лет живет.

— Эх, грехи мои тяжкие, — с кряхтеньем поднялся я. — Пойдем поговорим с местным ключником, авось даст.

— И ты мне дозволишь выйти на танцовище? — восхищенно воскликнул Тумил.

— Чем бы дитя ни тешилось… — пробормотал в ответ я и прихватил со стола свою котомку. — Идем уже.

Управляющий дворцом (плюгавый мужичонка моих примерно лет) нашелся на хозяйственном дворе, возле дощатых пристроек к стене — в них аккурат в это время сгружали с телег какие-то мешки.

— Добрый день, достопочтенный, — поприветствовал его я. — Не уделите мне немного вашего времени?

— И вам, и вам доброго дня, брат… э-э-э… Прашнартра. — Ключник явно не забыл, что сразу по приезде я о чем-то шептался с князьями, и выяснил мое имечко у подчиненных, ну и вел себя, соответственно, подчеркнуто предупредительно. — Чем могу быть вам полезен?

— Хотел узнать, нельзя ли у вас, исключительно на завтрашний день, позаимствовать… э-э-э… бычий спотыкач? — предельно вежливым (надеюсь) тоном поинтересовался я.

— Как, вы собираетесь участвовать в танце с быком? — пораженно воскликнул управитель.

— Ну что вы, что вы, любезный, в наши-то с вами годы из всех увеселений, в которых можно побыть не только зрителем, доступны лишь обжорство и пьянство, да и те в меру, дабы не было колик. Спатыч нужен моему послушнику. — Я указал на стоящего чуть в стороне и старающегося не отсвечивать Тумила.

— Отроку? — Ключник смерил парня недоверчивым взглядом. — А не слишком ли он юн для такого?

— Нас с братьями отец с младенчества натаскивал, и редкой была ярмарка в Коруре, с которой кто-то из нас не увозил домой хоть один из призов. И меня уже год как на танцовище там пускали, — обиженным тоном заявил паренек.

— В Коруре? Я оттуда родом… — вздохнул управляющий дворцом. — Верно, слыхал я про твоего отца, мальчик?

— Может быть — он был одним из лучших бычьих плясунов в молодости, — пожал плечами тот.

— И как же зовут твоего почтенного папеньку?

— Князь Камил из Старой Башни, — не без гордости ответил юнец.

— Хм… — Ключник нахмурился, припоминая имя (неудивительно — мелкопоместных князей и князьков в Ашшории — как собак нерезаных), а потом вдруг изменился в лице и недоверчиво поглядел на Тумила. — Камил Роголом?

— Он не очень любит, когда вспоминают его прозвище. — Мальчик слегка покривился. — И да, я знаю, что мы с ним не больно-то похожи и что я уродился в мать.

— Верю. В то, что не любит прозвание, верю, — кивнул дворцовый завхоз. — И в то, что ты его сын, теперь верю тоже.

— Так что насчет нашей просьбы? — вклинился в их милую беседуя.

— Ну, брат Прашнартра, для сына Роголома что-то путное найдем, — подмигнул мне ключник. — Следуйте за мной.

Следовать пришлось недалече — буквально пару дюжин локтей, до невысокой каменной башенки, имеющей форму усеченного конуса и нехилый замок на обитой железными полосами двери. Интересно, это что за дрянь такая, ихний бычий спотыкач, если его хранят в тех же условиях, что и оружие там всякое? Зелье особой токсичности, может быть?

А у них там греческий огонь какой на складе, случаем, не завалялся? Я бы взял, на всякий пожарный.

Управляющий, «почтенный Ханумец», как его называли граждане разгружающие, скрылся в башне, с пару-тройку минут чем-то там погремел, сдавленно матюкнулся, оглушительно чихнул и вновь появился на пороге — уже с довольно длинным дерюжным свертком в руках.

— Вот, держи, — вручил он свою ношу Тумилу. — Как знал, что еще пригодится, — далеко не убирал. От прошлого командира гвардии наместника остался.

— А что с ним произошло? — спросил я.

— Бык до смерти забодал, — небрежно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал ключник.

Тумил развернул промасленную тряпку и извлек на свет самую натуральную шпагу в ножнах. Я имею в виду — действительно шпагу, как у мушкетеров из голливудского кино, с изящной витой гардой, а не те усохшие мечи с крестовиной, что использовали подлые миньоны Генриха Третьего и прочие де Бюсси.

Стремянный, уже почти царский, выдвинул ромбовидный в сечении клинок в два пальца шириной и восхищенно присвистнул.

— Булатная сталь, — прокомментировал Ханумец. — Добрый спатыч, равно подходящий и для танца с быком, и для поединка в старой мирельской традиции.

Так, меня начинают терзать смутные сомнения насчет того, как эти самые танцульки проходят, если для них нужна шпага. Вот подсказывает мне что-то теперь, что никакое это не комическое действо с упоенным до миролюбивого состояния и заплетающихся ног (чтобы чаще спотыкался) бычком — то-то и взнос за участие мне подозрительно большим показался.

Тумил аккуратно сложил на какие-то козлы дерюгу и ножны, оставшись со спатычем в руке, а затем внезапно взорвался вихрем движений, прошел, приплясывая, вертясь как юла и плетя вокруг себя узор из стали, через половину двора, словно в некоем диковинном и безумном танце, и остановился, замер в глубоком изящном выпаде опытного фехтовальщика.

С разных сторон послышались неуверенные аплодисменты работников, отвлекшихся на такое зрелище, а несостоявшийся монашек выпрямился плавным, почти кошачьим движением, положил шпагу на плечо и быстрым энергичным шагом вернулся к нам.

— Это не спатыч, это песня, — хрипловатым от восторга голосом произнес он. — Кузнец, его сковавший, был поэтом.

— В хороших руках и кочерга — рогатина, — задумчиво произнес почтенный Ханумец. — Ты, юноша, смог бы, думается мне, превзойти по славе своего отца и стать величайшим плясуном.