Семирамида. Золотая чаша - Михаил Ишков

— Что касается тебя, я не понимаю, чем ты занимаешься? Ты споришь, вмешиваешься в планы туртана, снабжаешь меня всякими досужими, обидными для сирийского ублюдка сплетнями, взываешь к богам, но до сих пор мне так и не представили достоверные сведения о том, что задумал Бен–Хадад. Я приказал тебе найти среди его союзников тех, кого можно подкупить или запугать, кого можно заставить изменить ублюдку. И на этот вопрос я не получил ответа.

Выходит, ты не выполнил указание царя. Я предупреждал тебя, чтобы ты заставил действовать своих людей в Дамаске, пусть они не тешат себя надеждами отсидеться в своих норах и набить карманы моим золотом. Если в течение недели я не получу точных данных о том, что задумал сирийский ублюдок, если они не помогут взломать ворота Дамаска, их ждет жестокое наказание. Как, впрочем, и тебя, если ты и впредь будешь пренебрегать своими обязанностями и смущать моих храбрых воинов обещаниями наделить каждого богатой добычей.

Царь вернулся к лежанке и неожиданно легко запрыгнул на нее. Там и улегся, потом приказал.

— Все свободны. Иблу, Нинурта останьтесь.

Когда они остались втроем, царь тем же ласково–плаксивым голосочком обрушился на начальника конницы.

— Чем ты занимался все эти дни? Почему плелся позади боевых колесниц? Имея конницу, ты должен был перерезать пути снабжения врага.

— Меня поставил туда Шурдан

— Боевым порядком распоряжается Иблу. Ты обязан выполнять только его приказы.

— Как скажешь, великий царь, – склонил голову Нинурта.

Салманасар усмехнулся.

Пауза длилась необычайно долго – нетерпимо долго для Нинурты, который за эти несколько минут успел проститься с жизнью.

Наконец раздался голос Салманасара.

— Ладно, это я распорядился поберечь конницу. Зачем губить ее в горах? Теперь пробил твой час. Докажи, что я не зря разрешил тебе жениться на вавилонской царевне. Кстати, как эта сумасшедшая?

— Она исполнительна и покорна. Я держу ее для поручений.

— Мне докладывают, что воины куда охотнее исполняют приказ, если его доставляет твоя жена, чем любой из моих гонцов, – усмехнулся Салманасар. – Солдаты называют ее Шамуром, совсем как природного ассирийца. Иной раз мне приходит на ум, что если бы все наши женщины стали подобны ей?..

— Великий царь заблуждается, – откликнулся Иблу. – Таких, как моя сноха, единицы. Это не нужное, противное богам исключение. Женщина на войне – это большой соблазн. Это постоянная помеха. Женщины должны растить достойных воинов, а это возможно только тогда, когда им дорог семейный очаг. Я прошу, великий царь, отправить ее домой.

— Не буду спорить, Иблу, но когда я увидел, как твоя сноха обогнала моего порученца, у которого совсем неплохой скакун, я едва удержался, чтобы немедленно не отобрать Шамура у твоего племянника и не направить в собственный кисир вестовых. В ее устах мои приказы приобрели бы грозную силу.

Заметив, как напряглись кулаки у Нинурты, царь усмехнулся.

— Не ершись, Нину, и не думай, что воспитанница Иштар смирится с обязанностями посыльного. Ты должен поберечь ее. Очень поберечь. Ты обязан крепко подумать, прежде чем давать ей задание. Она теперь наш талисман, с этим даже я ничего не могу поделать.

Исход войны решается на небесах, а в таком деле просто необходим толковый гонец, которому открыт путь к звездам, к чьему голосу прислушиваются боги. Искусство ведения войны состоит в том, чтобы при любом стечении обстоятельств не терять присутствие духа. Наша обязанность сохранить ясность мысли, спокойствие и презрение к спешке, тем более, когда у нас решающее превосходство. Сколько неразумных погибло только потому, что они решили, они настолько сильны, что им все можно. Даже спешить, пренебрегая противником. На войне нельзя спешить. Прибавить шаг, убыстрить ход можно, но спешить – ни–ни! Все остальное – планы, соотношение сил, вооружение – комментарии, разъяснение самому себе и подчиненным воли богов. К сожалению, Бен–Хадад доказал, что ему известна эта истина, и это кажется очень странным.

Нинурта не удержался от вопроса.

— По какой причине, государь?

Салманасар направил на него указательный палец.

— Как ты нетерпелив! У твоей жены куда больше выдержки. Торопить царя – это неуместное мальчишество, но я отвечу тебе. Если Бен–Хададу известна истина войны, он непременно должен запросить мира. Да, это будет тяжелый мир, но это будет жизнь. В противном случае у меня не останется выбора, как уничтожить на корню его дьявольское племя. Всех до единого! Никаких переселенцев! Никаких уверений в покорности. Всех до единого! Бен–Хадад знает об этом и молчит. Почему он молчит?

После короткой паузы Салманасар приказал.

— Итак, Нинурта, я жду от тебя сведений об обходном пути. Я хочу знать, почему молчит сирийский ублюдок. Жену с собой не бери.

В наступившей тишине ясно проступили звуки, которыми полнился воинский лагерь – рокот человеческих голосов, обрывки команд, гуденье пламени в кострах, разведенных неподалеку от царского шатра, ржанье лошадей, собачий лай, крики ослов и верблюдов, устраивающихся на ночлег. Внезапно среди этого привычного шума плеснула отвратительная ругань, затем тупой удар, жалобный вскрик и звяканье металла. Звуки прозвучали настолько отчетливо, настолько близко, что стража, стоявшая с внутренней стороны полога, схватилась за мечи.

Следом раздался истошный, заставивший вздрогнуть всех, кто находился в шатре.

— Пощады!!

Откинулась занавесь, прикрывавшая вход в шатер, и в зал втащили связанного по рукам и ногам человека. Голова его была разбита, из раны скупо текла кровь. По одежде в нем можно было признать пастуха, что он тут же подтвердил. Увидев царя, начал вопить, что он – «человек стада», пасет овец и коз.

Салманасар на удивление долго слушал его вопли. Нинурту всегда поражало долготерпение безжалостного старика, который, сколько он помнил, ни разу не пощадил осужденного на смерть. Что царь царей хотел услышать от обезумевшего от страха пленника? Может, ему доставляло удовольствие выслушивать жалкие мольбы о пощаде, напоминания–крики о том, что у несчастного много детишек, обращение к богам–заступникам? Или дедушке было приятно видеть слезы человека, догадывающегося, что его ждет через несколько минут? Какую пользу Салманасар вынюхивал в запахах, которыми испоганился обезумевший от страха простолюдин? Стукнуть его рукоятью меча по голове, а то и лезвием по шее – и дело с концом.

Наконец царь вздохнул и приказал.

— Заткнись.

Пленник замолчал.

— Хочешь жить?

— О, великий государь, кто же этого не хочет!!

— Мало ли… А прилично заработать?

Пастух подозрительно глянул на царя.

— Кто же откажется?

— Или все‑таки лучше на кол?

— Вот этого никому не хочется, – признался вдруг осмелевший пастух.

— Горы знаешь?

— Двадцать лет по ним хожу.

— Сам из каких будешь?

— Хетт, в подчинении у царя Халеба.

— Послушай, хетт, есть ли еще какая‑нибудь дорога на Дамаск помимо этого главного тракта? Я имею в виду дорогу, по которой можно было бы провести обоз и снаряжение.

— Есть, господин, в горах, но обозы там не пройдут. Надо переправляться через Оронт.

— Мост выстроить можно?

— Никто не пробовал.

— Еще что?

— В одном месте крутой спуск.

— Выровнять можно?

— Если господин прикажет, соберет людей.

— Людишек соберут. Сможешь показать?

— Смогу.

— Покажешь вот этому, – Салманасар указал пальцем на Нинурту. – Если обманешь, он лично распластает тебя на маленькие ломтики. Веришь?

Пастух опасливо поглядел на Нинурту.

— Этот? – переспросил он.

— Да, – кивнул Салманасар.

— Этот сможет, – подтвердил пастух. – Этот распластает так, что мать родная не узнает.

* * *

Перед самым рассветом, в коротких сумерках Нинурта во главе конного отряда, состоявшего из полутора десятков человек, отправился в путь. Подручным взял Ушезуба. К следующей ночи ему было приказано прислать гонца, однако гонца не дождались, а ближе к полночи войсковой стан взбудоражил неизвестный всадник, сумевший добраться – на коне! – до самой ставки Салманасара.

Царь, раздосадованный неясностью обстановки и суматошными событиями последних дней, не поленился выйти из шатра и лично разобраться с очередным переполохом, о котором многие ветераны отозвались как о знамении, сулящем «большую кровь» и «скорые перемены». По главному плацу бегали люди с зажженными факелами, из проходов, отделявших одну эмуку от другой, выбегали воины, на ходу надевавшие доспехи. Все кричали, указывали в сторону западных ворот, откуда нарастал вал факельных огней, сопровождаемых истошными человечьими воплями.

С той стороны, из темноты и сполохов, рождаемых пламенем костров, вынырнула конная тень, ловко перемахнувшая через невысокую изгородь, отделявшая царскую ставку от остального лагеря. Всадник подскочил ближе к царю, за несколько шагов затормозил, поднял жеребца на дыбы и тут же, спрыгнув на землю, распластался ниц у самых ног невольно отпрянувшего в сторону Салманасара. Царь едва успел остановить воинов своей охраны, натянувших луки и готовых немедленно пронзить чужака.