Блики, или Приложение к основному - Василий Иванович Аксёнов

дни становятся короче вдвое, когда люди с работы домой возвращаются уже не засветло, уже и не в сумерках – я про вечерние, до утренних, боюсь, не дотяну, не хватит выдержки: обнаружу себя как-то – закричу, как птица, завою ли, как волк, – а в кромешной темноте, то есть в такой, когда ни зги…

Выждет он, выберет. Конечно. Ждал он и дольше. А как подумает – сколько, ему и кажется, что – век. Ну а вдобавок: ещё и в численник заглянет – есть там это, пропечатано, если и не во всех, то в некоторых – точно, чуть ли не в каждом доме – а он всегда старается так думать: дом – висит на стенке, отрывной, в том вот и фазы обозначены – чтобы без промаху уж, чтобы…

Как Сулиан, когда я в детстве собирался что-то мастерить – что бы то ни было – скворечник, самокат ли: отрезать, отпилить ли, парень, ты всегда, дескать, успеешь, ума много на это не надо, лучше, как люди добрые советуют, семь раз отмерь, один – отрежь. Так Сулиан тогда, ну так и я теперь вот… Но снега нет ещё когда: ещё не выпал – снег тайны не хранит, болтлив – поэтому, без этого – люблю… даже тогда, когда он ломится с полночным ветром хлёстко, – лицо ему, секущему, подставить – как для пощёчины, – хмель на носу когда, тогда – особенно, но…

Но о другом он…

Я о другом:

Я куплю билет. Туда и обратно. В оба конца ли – ещё и так ведь говорят…

И слышал он, что продают так.

Слышал – я расписание как раз разглядывал – тётка какая-то брала так: туда ей, дескать, и обратно… Чтобы там лишнего-то не слоняться.

Было бы там на это время пасмурно…

Обдумал всё. Обдумал тщательно.

Город, в котором ты сейчас живёшь, – произношу «живёшь», язык к гортани пристывает, словно к железу на морозе, ещё и крепче: пока не выпьешь и не отдерёшь – город, в котором ты сейчас находишься с тем, с посторонним – когда вернулся я, мне сразу и сказали: мол, с лейтенантом, в каком теперь он звании, не знаю, но мне к нему не обращаться с рапортом, пусть хоть майор, пусть хоть полковник, а в темноте-то: все – как рядовые, – город чужой и незнакомый, я и названия-то раньше не слыхал такого, искать на карте его стал – и не нашёл – не обозначен, в уме лишь улицу нарисовал, и дерево, и столб фонарный; фонарный столб – тот так: где его ставлю, не стоит – то, смотришь, тут, то, видишь, поскакал, как конь, куда-то: бумажный лист – так за его пределы – и шаг, и оступь всевозможную, и каждый жест я повторил бесчисленно. И слово… И не она…

Нет, нет, и это правда, не она, не твоя мать дала ему твой новый адрес. Нет, конечно. Он бы и близко к ней…

Я бы и близко к ней не подошёл – противно. И потому ещё, что мерзко перед Богом… Хуже, чем запустение… Тут бы и мать моя, узнай она про это, и Сулиан – тот-то особенно… Ну что ты, Господи, и не представишь: где бы увидел, за версту бы оббежал – так сторонятся люди падали… Да нет, конечно. Слукавил бы, но не умею. Сумел бы, может – не хочу. Да и сама она – после того – его и имени никак не вспомню, будто и было не из нашего оно наречия…

Адрес твой достала для меня та, что работает в магазине продавщицей, и по сей день, и нынче вот с утра… зашёл – она там… ты её знаешь, должна знать, ты её помнишь – должна помнить… ну, как-то видела её, по крайней мере, ненавидя: брал у неё вино я, когда вздумаю, когда ребятам ли приспичит выпить, а тем – так часто… и среди ночи, в любой час. Беру я и теперь: вот хоть и это… лучше бы – белую, но, говорит, не завезли, идти домой к ней – отказался… словом – поэтому… кто-то, быть может, так соседа ненавидит… Ну, парень, будем.

Он отпил из бутылки, засунул бутылку обратно в карман – оттягивает та карман, отвис тот мотнёй округло. Там уже, в кармане, не глядя, закупорил её туго бумажной затычкой. Затем наклонился, сорвал с обочины толстый, чуть ли не в палец, коричнево-розовый стебель петушка и закусил им на ходу охотливо.

Каменск увидел вот – и сокрушаюсь: было село, теперь – развалины, тут и любой бы выпил с горя… И так продолжу.

Я куплю билет туда и обратно. В оба конца. На поезд. Без документов там – поэтому. Денег вот подкопить, чтобы хватило. Но на билет-то как-нибудь уж сэкономлю. Где лишний раз и выпить откажусь. В конце концов, обратно можно и пешком, ещё и лучше – ждать не надо: исполнил, сразу и подался… Вон – как метлюк испрелый – твои волосы – такого цвета… вспомнил, вот, и дышу – не перехватывает горло, то так уж стиснет… как у Торта, но у того – от одышки: всё и пыхтел, как паровоз, сипло подсвистывал пикулькой, передавили ему будто… Бог даст, услышу скоро и увижу… Соскучился. Веки сомкну – так смутно-смутно – как сквозь оконное стекло, когда то запотеет… Нож такой: в школьный пенал помещается тютелька в тютельку, и в нём, в пенале, он – как в ноженках, – так что вряд ли кто и заподозрит: дескать, пенал да и пенал – кому в подарок, ученику какому… пенал – вещица неброская, чтобы привлечь к себе внимание… А домой – я и сейчас пытаюсь думать: дом, – домой принёс когда, примерил – надо же! – будто и сделан был по мерке, перегородки лишь убрал… Исполню… порой проснусь в поту холодном: как будто только что исполнил – и после долго отхожу, ладно ещё, если когда немного с вечера осталось – успокоюсь. В нём пока, в пенале этом, и хранится: тут мне он шибко ни к чему, с ножом и раньше не разгуливал по улице, ну и теперь с ним за голяшкой не расхаживаю. Ну и никто его пока ещё не видел – как нож не видел, я об этом, ни у кого на ризы не выменивал, в магазине, регистрируя, не покупал – в нашей столярке выточил его я из штыка… Нашёл я