Марсельская сказка - Елена Букреева

Реми, похожий сейчас на огромную тучу, готовую в любое мгновение разразиться громом и молниями, глубоко вздохнул и уже собирался прорычать что-то явно неприятное, как всегда, но в дверь вдруг кто-то с силой затарабанил. Мы с ним уставились друг на друга, и ужас, захлестнувший меня, очевидно передался ему самому. Зоэ с укором посмотрела в сторону двери, содрогающейся от яростных ударов.

— Ах, Фабрис, ах негодяй! Средь бела дня напился! Ну, что ты будешь делать!

Она уже двинулась к входной двери, когда, резко встав из-за стола и обронив стул, Реми преградил ей путь. Колени мои затряслись, тошнота подкатила к горлу, и я уставилась на кота, усевшегося на узком подоконнике, мысленно умоляя себя: «Думай о шали Морны, думай о том, что скоро вернёшься домой, он не даст тебя в обиду, слышала? Все будет хорошо!» А что уж там Реми пытался сказать Зоэ, я даже не слышала — кровь зашумела в ушах, пока точка болезненно пульсировала на шее в такт глухим ударам по двери.

— Открывай, старуха! Или я выбью эту чёртову дверь! — вдруг прокричал знакомый хриплый голос, и голова моя закружилась.

Кто-то схватил меня за запястье, буквально выдёргивая из-за стола. Я ничего не видела, ничего не слышала, мертвенный ужас захлестнул меня, были только эти проклятые удары, только дикая боль в висках, всё напрасно, моё спасение было напрасным, это конец, точно конец…

Вдруг кто-то положил ладонь на моё плечо.

— Идите через огород в сад, он выведет вас к дороге, — услышала я голос Зоэ. — Идите же!

Реми потащил меня, хромающую и остолбеневшую, к маленькой дверце прямо на кухне, и в тот момент, когда холодный воздух опалил наши лица, а дверь захлопнулась за нами, в доме послышался хлопок. Они вошли туда, они были там, я слышала, слышала этот голос! Я положила ладонь на грудь, в надежде унять бешеное сердцебиение, а Реми, прислонившись к стене, выглянул из-за угла дома. В одной его руке, к моему огромному удивлению, была зажата сумка саквояжа, в другой — моя ледяная ладонь. Мы стояли на маленьком заднем дворе, перед густым пышущим огородом, распростёртым среди еще десятка чужих небольших участков, а узкая тропинка, проложенная между кустами томатов, вела прямо в сад, стеной простирающийся в десятках ярдов от нас. Голоса вдруг стали слышны громче и чётче. Сглотнув, я отвернулась от Реми и увидела окно всего в нескольких дюймах от меня. Чёрт возьми.

— … она здесь появится, ты знаешь, кого звать! — выплюнул голос, один в один похожий на голос Левши. Я знала, что это был его брат, я чувствовала в его голосе ярость, его боль и его желание отомстить мне, даже если последнее чувство было скорее выводом из первых двух. — Ты меня поняла?!

— Мы знаем твоего сына, Зоэ, он у нас на плохом счету, и если ты что-то решишь утаить, первым отплатит он. Ты же понимаешь, о чём мы?

Реми наклонился вперёд, и мне пришлось отстраниться от окна. Второй голос не был знакомым, но звучал он ещё более угрожающе, чем первый. Мне вдруг стало так нестерпимо страшно, я представила, как они открывают эту дверь и, выходя на задний двор, видят нас. А дальше… я зажмурилась, ослепленная ужасом. Тарелки! Они могли увидеть тарелки на столе! И догадаться, что Зоэ была в доме не одна!

— Мальчики, да что ж вы так с порога… голодные, я же вижу. Садитесь, я как раз ждала…

Её речь прервалась, когда Реми потянул меня на себя в сторону огорода. Я ненароком наступила на рану, до крови закусила губу и оглянулась на окно: оно выходило прямо на сад, в котором нам нужно было скрыться. Но Реми так уверенно шёл вперёд, уверенно и до невозможности быстро, не задевая кусты томатов ногами и не создавая шум, в отличие от меня, хромающей и запредельно напуганной. Я снова и снова спотыкалась, оборачиваясь, чтобы убедиться, что мы не попали в зону видимости, и когда где-то позади захлопнулась дверь, сердце моё с грохотом рухнуло в пятки. Реми чертыхнулся и резко присел на корточки. Я сделала тоже самое. Кусты томатов могли скрыть нас только наполовину. Вжав голову в плечи, я прислушалась к звукам. Они вышли через заднюю дверь? Или через парадную? Мы не шевелились ровно до тех пор, пока откуда-то со стороны улицы не послышался угрожающий рёв мотора — звук, хорошо мне знакомый. Плечи опустились от облегчения, но я не спешила вставать, впрочем, как и Реми. Только когда грузовик тронулся и, судя по удаляющемуся звуку, уехал, мы позволили себе выдохнуть. Обернувшись, Реми с беспокойством и тревогой уставился в сторону маленького дома с покосившейся черепичной крышей.

Я знала, о чём он думал.

Я думала о том же самом.

Глава 11. Кукурузник

Чувство вины — наш злейший враг.

Кто может ещё так искусно и так стремительно уничтожать себя, как не сам человек, терзаемый виной? Ощущение, будто душа сгорает заживо. И тысячи вопросов: как это можно было предотвратить, что будет дальше, возможно ли всё исправить… Человек съедает себя заживо, варясь в собственноручно изготовленном котле, и это, пожалуй, худшая расправа за ошибку. Никто не накажет человека сильнее, чем он сам, никто не сделает ему больнее, никто не окажется настолько жестоким. Вот почему простить себя так сложно. Для этого придётся сломить столько барьеров, убить столько внутренних демонов, переступить через множество собственных принципов и построить такое же множество новых.

Я знала об этом не понаслышке. Чувство вины преследовало меня с самого детства, как болезнь, проявившая себя в раннем возрасте и развивающаяся по сей день. Розалинда прекрасно способствовала множественным рецидивам, стоило симптомам угаснуть хотя бы на миг. Любая маленькая оплошность и великая трагедия сопровождались её укоризненным взглядом. «Ты виновата, юная леди, ты всегда во всём виновата». Порой мне казалось, что и в смерти отца она винит именно меня. Я ведь была его любимой дочерью, абсолютным его отражением, и сделала ему так больно — покинула отчий дом в самый разгар кризиса, чтобы моя будущая жизнь не была похожа на то, что тогда творилось в Роузфилде. Я знаю, что ему нелегко далось меня отпустить, но… как я могла быть в таком виновата? Или во множестве других несчастий. Вероятно, она и сейчас считает меня