Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Робертсон

— Подожди! — Как только она отвернулась, он схватил ее за руку. — Сааведра, подожди! Ведра, неосса иррада, не злись.

— А вот буду злиться, — заупрямилась она. — Что хочу, то и буду делать, не ты один способен чувствовать. — Она сверкнула глазами и рывком высвободила руку. — Матра Дольча! Сарио, я не позволю так с собой обращаться, я тебе не какая-нибудь… Мы с тобой слишком много знаем друг о друге, у нас слишком много общих тайн. Так что прибереги раздражительность и вспыльчивость для кого-нибудь другого.

— Но ведь сейчас тут никого, кроме тебя, — спокойно возразил он. — И ты спросила.

— Эйха, спросила, А что тут такого? — Она снова посмотрела на картины. — Что здесь такого необычного, в последних картинах агво Раймона?

— Семинно, его повысили. Я его обвинил в утрате Луса до'Орро. Он вышел из себя…

— А разве ты бываешь в себе?

— ..и наговорил чего не следовало.

— Да с чего ты взял, что ом потерял Луса до'Орро? — Она указала на картины. — Посмотри на них, даже издали видно, что у него все в порядке.

— Ты видишь, да? Его огонь? Его Свет?

— Конечно, вижу. — Она всегда видела Луса до'Орро в любом настоящем художнике.

— Ну, и что ты тут видишь?

— На картинах? — Она задумалась на миг. — Надо их хорошенько рассмотреть.

— Нет, нет… — Опять прорвалась его раздражительность. — Ведра, что ты видишь с.., с первого взгляда? Талант? Его Дар?

— Просто дар, — сразу ответила она, нисколько не сомневаясь в своей правоте. — Он не так хорош, как твой. Сарио густо покраснел.

— А как хорош? Как дар Раймона?

— Сарио, я ведь уже говорила. Ты — лучший. Самый лучший.

— Самый лучший, — тихо повторил он. — Самый лучший, — кивнула она. — Ты достоин, чтобы исполнилась твоя самая заветная мечта — стать Верховным иллюстратором в Палассо Веррада.

Краска смущения исчезла. Он стал белее мела, в зрачках сгустилась мгла.

— Почему ты так веришь в меня? Чем я заслужил такую преданность?

— Да ничем. Просто ты — это ты. — Сааведра пожала плечами. — Даже не знаю, Сарио. Но в тебе есть огонь. Или, может, твоя Луса до'Орро слишком ярко горит, трудно не заметить. — Она снисходительно улыбнулась. — Неоссо Иррадо, все, что о тебе говорят, правда. Но мне это безразлично. Я вижу то, что кроется в самой глубине.

— В глубине?

— Под краской, — уточнила она. — Под многими слоями тусклой краски — ее наносили второпях и с одной-единственной целью: превратить картину со всеми ее деталями, со всеми тонкостями в одно сплошное пятно. — Она пожала плечами. — Маска, вроде слоя штукатурки поверх фрески. А под нею прячешься ты.

Он зачарованно слушал ее.

— Но если я прячусь под маской, если я облепился штукатуркой, как тебе удалось меня разглядеть?

Она сказала не задумываясь, как будто ответ давно хранился в мозгу:

— Мотыльки, хоть и чувствуют жар, все равно летят на огонь.

— И сгорают в нем, — прошептал Сарио.

— Бывает, — с готовностью согласилась она. — Но все они ощущают Свет.

Он заморгал. Он потерялся в стране своего воображения, далеко от Сааведры. Воображение опять тянуло его за собой, уносило далеко-далеко. Но он спохватился. И вернулся.

— А ты бы могла? — Что?

— Сгореть в этом пламени?

— Никогда, — ответила Сааведра. И увидела в его глазах понимание и уверенность.

— Ты мне уже помогала, — напомнил он.

— Да, помогала. Надо будет — еще помогу, не сомневайся. Он притворился, что не заметил иронии.

— Ты сожгла Пейнтраддо Томаса.

Да он вовсе не шутит! Казалось, он чего-то хочет от нее. Обещания? Клятвы верности? Того, что она еще не делала для него, в чем не видела необходимости?

— Ты слишком много просишь, — сказала она вдруг.

Он втянул голову в плечи. Удар оказался слишком сильным.

"Я не думала, что это будет так”.

— Я не знаю, что я могу, а чего не могу, — объяснила она, пытаясь смягчить резкость предыдущей фразы. — Пока не придет время… — Сааведра смотрела на картины семинно Раймона, машинально отмечала цвета, технику, композицию. Конечно, он мастер. — Сарио, мы вкладываем себя в работу, в каждую картину — по кусочку. Раймон здесь, не сомневайся. — Ее рука описала дугу, указывая на затененные картины. — Только я вот что думаю: хорошо ли это? Не слишком ли мы растрачиваем…

Сааведра не договорила. Она выражалась фигурально — художники широко используют метафоры, — но тут вдруг перед ней щелкнула замком и сама собой отворилась дверь, явив взору темную комнату.

— Может, поэтому.., поэтому мы умираем? Сарио понял сразу. Он открыл рот, зашевелил губами, но не издал ни звука.

— Этого не знает никто, — решительно сказала Сааведра, боясь заблудиться в лесу умозаключений и предположений. — Принято винить нерро лингву.., но вдруг дело не только в ней? Или в чем-то совсем другом? — Она еще раз посмотрела на картины Раймона, ощущая в себе пустоту и свет, а еще — совсем рядом — чужое пламя. — Сарио, а вдруг художник, который слишком много пишет.., сжигает себя?

— Если.., если… — прохрипел он и осекся. Мысленно увидел ту же картину, что и она, и в его мозгу тоже родилось страшное подозрение. Идея — вымороченная, нелепая, далекая от реальности, да какая угодно! — мигом укоренилась в сознании. — Если это правда и мы перестанем писать…

— ..то сможем жить, как нормальные люди? — По ее спине вдруг пошел холодок, волосы на затылке зашевелились. — Сарио, мы все — художники, все, кто родился Грихальвой. Но только. Одаренные умирают слишком рано.

Он побледнел. Она его напугала.

— Все Грихальва умирают слишком рано!

— Не все. Женщины стареют не очень быстро. И простые мужчины, не Одаренные. — Она посмотрела на него, на цепочку с Золотым Ключом. — Только Вьехос Фратос умирают молодыми. А их картины…

Слюна, вспомнила Сааведра, и пот. И подумала о том, как раны, нанесенные портрету, проявились на теле Сарио. Он бы не отделался пустяковыми прыщиками, если бы, вложил в свой автопортрет настоящую силу. Он упросил Сааведру обварить его воском, чтобы следы пламени выглядели правдоподобнее. Должно быть, в краски подмешивают не только слюну и пот, хотя Сарио не упоминал о других ингредиентах.

У мужчин — свой мир. Тайный. Однажды в детстве Сарио приподнял перед ней завесу этого мира, а теперь — снова… И она знает больше, чем другие женщины. Намного больше. Слишком много. Но меньше, чем знает Сарио.

Впрочем, так и должно быть.

— Матра, — прошептал он. — Номмо Матра эй Фильхо… Теперь испугалась она.

— Если ты перестанешь…

— Не могу!

— Если ты перестанешь писать…

— Не могу!

— Если ты навсегда бросишь живопись…