Черноглазая блондинка - Бенджамин Блэк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, а теперь мне пора.
Она поцеловала меня в кончик носа и села. Груди у нее были такие маленькие, что, когда она лежала, их почти не было видно. От их вида у меня пересохло во рту. Они были как бы плоскими сверху и пухлыми снизу, и кончики их были восхитительно загнуты вверх, что заставило меня улыбнуться.
— Когда мы снова увидимся? — спросил я. В такой ситуации ничего оригинального в голову не приходит.
— Надеюсь, скоро.
Она повернулась боком и сидела на краю кровати спиной ко мне, надевая чулки. Это была красивая спина, высокая, стройная, сужающаяся к низу. Мне хотелось закурить, но я никогда не курю в постели после занятий любовью.
— Что ты теперь будешь делать? — спросил я.
Она посмотрела на меня через голое плечо.
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас два часа ночи, — сказал я. — Вряд ли в твоих привычках возвращаться домой в такой час, не так ли?
— О, ты имеешь в виду, будет ли Ричард интересоваться, где я была? Он сам где-то там, наверное, с одной из своих девушек. Я же сказала: у нас с ним полное взаимопонимание.
— Договорённость, по-моему, ты употребила именно это слово.
Она снова отвернулась от меня, возясь с застежками.
— Договоренность, понимание — какая разница?
— Назови меня придирчивым, но я думаю, что разница есть.
Она встала, влезла в юбку и застегнула её сбоку. Мне нравится смотреть, как женщины одеваются. Конечно, это не доставляет такого удовольствия, как смотреть, когда они раздеваются. Здесь, скорее, больше эстетических впечатлений.
— Во всяком случае, — сказала она, — его нет дома, и он не узнает, когда я вернулась. Это не то, за что он стал бы переживать.
Я и раньше замечал, как она говорит о своём муже, как ни в чем не бывало, без горечи. Было ясно, что этот брак давно умер и похоронен. Но если она и считала, что даже бывший муж больше не способен ревновать, то она не знала мужчин.
— А что твоя мать? — спросил я. Теперь я и сам сел.
Она пыталась застегнуть пряжку большого кожаного ремня, но остановилась и озадаченно посмотрела на меня.
— Моя мать? А что с ней?
— Она не услышит, когда ты придёшь?
Она рассмеялась.
— Ты был в доме, — сказала она. — Разве не заметил, какой он большой? У каждого из нас своё крыло: она с одной стороны, Ричард и я — с другой.
— А что насчёт твоего брата — он где болтается?
— Ретт? О, он как поплавок.
— Чем он занимается?
— Что ты имеешь в виду? Моя туфля с твоей стороны? Боже, мы как будто расшвыряли всё по всей округе!
Я нагнулся, нашёл её туфлю и передал ей.
— Я имею в виду, он работает? — спросил я.
На этот раз она бросила на меня лукавый взгляд.
— Ретту не нужно работать, — сказала она так, словно объясняла что-то ребенку. — Он-зеница ока своей матери, и всё, что ему надо, — оставаться румяным и милым.
— Мне он показался не очень милым.
— Ему не было необходимости быть таким для тебя.
— А тебе, я вижу, он тоже не очень нравится.
Она снова замолчала, размышляя.
— Я, конечно, люблю его, ведь он мой брат, даже если у нас разные отцы. Но нет, не думаю, что он мне нравится. Может быть, он бы и стал мне нравиться, если бы он когда-нибудь повзрослел. Но я сомневаюсь, что это произойдёт. Во всяком случае, пока жива мама.
Мне показалось невежливым оставаться в постели, пока она деловито готовилась к встрече с миром, пусть даже это был мир ночи, поэтому я встал и начал одеваться.
Я уже одел рубашку, когда она подошла ко мне и поцеловала.
— Спокойной ночи, Филип Марлоу, — сказала она. — Или, полагаю, уже доброе утро… — Она хотела повернуться, но я удержал её за локоть.
— А что сказала твоя мать насчет разговора со мной? — спросил я.
— Что она сказала? — Она пожала плечами. — Немного.
— Удивляюсь, почему ты не спросила меня, о чём мы говорили. Тебе не любопытно?
— Я спрашивала.
— Но не так, как будто тебе действительно хотелось узнать.
Она повернула ко мне лицом и одарила бесстрастным взглядом.
— Хорошо, тогда что она сказала?
Я усмехнулся.
— Немного.
Она не улыбнулась в ответ.
— В самом деле?
— Она рассказала мне, как делают духи. И она рассказала мне о твоём отце, о том, как он погиб.
— Это жестокая история.
— Одна из самых жестоких. Она крепкая женщина, чтобы пережить такое и продолжить делать всё то, что она делала.
Её губы слегка сжались.
— О да. Она крепкая, это точно.
— Она тебе нравится?
— Тебе не кажется, что ты задал мне уже достаточно вопросов для одной ночи?
Я поднял руки.
— Ты права, — сказал я. — Это просто…
Она ждала.
— Ну? Это просто — что?
— Просто я не знаю, доверять тебе или нет.
Она холодно улыбнулась, и на секунду я увидел в ней мать, её жёсткую мать.
— Заключи пари Паскаля,[70] — сказала она.
— Кто такой Паскаль?
— Француз. Жил давным-давно. В некотором роде философ.
Она вышла в гостиную. Я босиком последовал за ней. Она взяла сумочку и повернулась ко мне. Гнев заставил её побледнеть.
— Как ты можешь говорить, что не доверяешь мне? — спросила она и кивнула в сторону двери спальни. — Как ты можешь после всего этого?
Я пошёл и налил себе ещё виски, повернувшись к ней спиной.
— Я не сказал, что не доверяю тебе, я сказал, что не знаю, доверять тебе или нет.
Это так её разозлило, что она даже топнула ногой. Я представил себе, как Линн Питерсон останавливается в дверях дома своего брата и делает то же самое, но подругой причине.
— Знаешь, кто ты? — спросила она. — Ты педант. Знаешь, что такое педант?
— Шепелявый крестьянин?[71]
Она сверлила меня взглядом. Кто бы мог подумать, что глаза такого цвета могут излучать такой огонь?
— И ты точно не комик.
— Мне очень жаль, — сказал я. Вероятно, это выразило не то, что мне хотелось. — Я принесу пальто.
Я распахнул его для неё. Она продолжала стоять на месте, всё ещё уставившись на меня, её подбородок дрожал.
— Я вижу, что ошибалась на твой счёт, — сказала она.
— В каком смысле?
— Я думала, ты… О, не важно.
Она сунула руки в рукава пальто. Я мог бы заставить её обернуться; мог бы обнять её, мог бы сказать, что мне жаль, и сказать это так, чтобы не было никаких