Изощренное убийство - Филлис Джеймс

Девушка нисколько не смутилась, увидев Дэлглиша, однако спустила ноги с кровати и одарила его улыбкой, которая казалась счастливой, почти радушной, и, уж конечно, в ней не было ни грана кокетства.

— Хотите чаю? — спросила она.

Нейгл сказал:

— На службе полицейские никогда ничего не пьют, включая чай. Лучше оденься, малышка. Мы же не хотим шокировать суперинтенданта.

Дженнифер снова улыбнулась, придержала полу халата одной рукой, а поднос — другой и исчезла за дверью в дальнем углу студии. Было весьма трудно узнать в этой уверенной чувственной особе робкую заплаканную девочку, которую Дэлглиш впервые увидел в клинике. Он невольно проводил ее взглядом. На ней явно ничего не было, кроме халата Нейгла; ее твердые соски выпирали под тонкой шерстью. Дэлглиш догадался, что совсем недавно эти двое занимались любовью. Когда Дженнифер скрылась из виду, он повернулся к Нейглу и на мгновение увидел в его глазах отблеск приятных воспоминаний. Оба они не произнесли ни слова.

Дэлглиш обходил студию, а Нейгл наблюдал за ним с кровати. В помещении не было ничего лишнего. Почти маниакальная чистота, в которой содержалась студия, заставила Дэлглиша вспомнить об Энид Болем и ее квартире, с которой у этого жилища вряд ли было еще что-то общее. Платформа с простой деревянной кроватью, стулом и маленьким столиком, очевидно, служила хозяину спальней. Остальное пространство студии было занято принадлежностями для живописи, но здесь и следа не было того хаотичного беспорядка, что у непосвященных обычно ассоциируется с жизнью художника. Штук десять больших картин, написанных маслом, были составлены у южной стены комнаты. Дэлглиша поразила их экспрессивность. Нейгл отнюдь не был дилетантом, потакающим своему скромному таланту, а мисс Придди явно была единственной натурщицей Нейгла. Ее пышногрудое зрелое тело предстало перед Дэлглишем в самых разнообразных позах: здесь оно казалось распластанным, там — вытянутым, словно художник получал удовольствие, показывая свою искушенность в области техники живописи. Самая последняя работа осталась на мольберте. На ней Нейгл изобразил девушку, сидевшую на табурете, раздвинув ноги, расслабленно опустив почти детские руки меж бедер, грудь ее дерзко выдавалась вперед. Было что-то такое в этой демонстрации технических навыков, неожиданных зеленых и розовато-лиловых мазках и изощренной игре с оттенками, что разбудило в Дэлглише смутные воспоминания.

— Кто вас обучает? — спросил он. — Сагг?

— Верно. — Нейгл, казалось, нисколько не удивился. — Вы знакомы с его творчеством?

— У меня есть одна его ранняя картина маслом. Обнаженная натура.

— Это отличное вложение денег. Берегите ее.

— Именно это я и намерен делать, — мягко сказал Дэлглиш. — Похоже, она мне нравится. Давно вы у него учитесь?

— Два года. В свободное время, естественно. Еще через три года я сам смогу его учить. Если, конечно, он способен учиться. Он все больше напоминает старую собаку, которая слишком любит свои собственные трюки.

— Похоже, у вас неплохо получается имитировать кое-какие, — отметил Дэлглиш.

— Вы думаете? Это интересно. — Похоже, Нейгл нисколько не обиделся. — Вот почему отъезд пойдет мне на пользу. Я должен уехать в Париж не позднее конца месяца. Я участвовал в конкурсе на стипендию Боллинджера. Старик замолвил за меня словечко, и на прошлой неделе я получил письмо с сообщением, что стипендию я получил.

Как Нейгл ни пытался, ему не удалось скрыть триумф, прозвучавший в голосе. За притворным безразличием скрывался дикий восторг. И он действительно был достоин похвалы. Стипендия Боллинджера не обычная награда. Она предусматривала, насколько знал Дэлглиш, два года проживания в любом европейском городе на весьма щедрые средства и позволяла студенту свободно выбирать, как жить и работать. Траст Боллинджера был учрежден производителем готовых лекарственных форм. Этот человек умер богатым и успешным, но не удовлетворенным. Большие деньги он заработал на порошке для желудка, но его сердце всегда оставалось верно живописи. Особым талантом живописца Боллинджер не обладал, и, судя по коллекции картин, которые он завешал управляющим собственной галереи, окончательно сбив их с толку, вкус вполне соответствовал его творчеству. Но стипендия Боллинджера обеспечила ему долгую память благодарных художников. Боллинджер не верил в то, что искусство процветает в нищете и лучшим вдохновением для художника служит холодный чердак и урчание пустого живота. В молодости он был беден и отнюдь не получал от этого удовольствия. Он много путешествовал в преклонные годы и был счастлив за рубежом. Стипендия Боллинджера позволяла молодым многообещающим художникам насладиться последним, не вкусив горечи первого, и за это стоило побороться. Если Нейгл получил стипендию Боллинджера, вряд ли теперь он будет особенно интересоваться проблемами клиники Стина.

— Когда вы должны уехать? — спросил Дэлглиш.

— Когда захочу. Но в любом случае в конце месяца. Однако я могу уехать и раньше, без предупреждения. Незачем расстраивать кого бы то ни было. — Он мотнул головой в сторону двери, произнося эти слова, а потом добавил: — Вот почему убийство так для меня некстати. Боюсь, это может меня задержать. В конце концов, орудием послужила моя стамеска. И это была не единственная попытка навести на меня подозрения. Пока я находился в общем кабинете в ожидании почты, кто-то позвонил и попросил меня спуститься вниз за бельем. Похоже, это была женщина. Я уже надел пальто и, можно сказать, стоял одной ногой в дверях, поэтому сказал, что заберу его, когда вернусь.

— Вот почему вы подошли к сестре Болем, когда вернулись после отправки почты и спросили ее, готово ли белье?

— Верно.

— Но почему тогда вы не рассказали ей о телефонном звонке?

— Не знаю. Мне казалось, в этом нет смысла. У меня не было желания шататься по кабинету ЛСД-терапии. У меня мурашки бегут по коже от стонов и бормотания пациентов. Когда сестра Болем сказала, что еще ничего не готово, я подумал, что звонила мисс Болем, а об этом не стоило говорить. Она слишком часто вмешивалась в дела медсестер, или им так казалось. В любом случае я ничего не сказал о звонке. Я мог это сделать, но не сделал.

— Мне вы тоже об этом не сказали на первом допросе.

— И снова верно. Правда в том, что случившееся показалось мне несколько странным и я решил немного подумать. Ну что ж, я подумал и готов рассказать вам свою историю. Можете верить или не верить, как вам угодно. Мне все равно.

— Кажется, вы воспринимаете все слишком спокойно для человека, который действительно верит в то, что на него пытались навлечь подозрение в убийстве.

— А я и правда не беспокоюсь. Я, как ни странно, верю: шансы, что в нашей стране в убийстве могут обвинить невиновного, практически равны нулю. Вам должно это польстить. Впрочем, учитывая систему вынесения вердикта присяжными, так же велики шансы, что виновному удастся избежать наказания. Вот почему я не думаю, что вы раскроете это убийство. Слишком много подозреваемых. Слишком много вариантов.

— Посмотрим. Расскажите подробнее об этом звонке. Когда именно это произошло?

— He помню. Примерно за пять минут до того, как миссис Шортхаус зашла в общий кабинет, по-моему. Но это могло быть и раньше. Может, Дженни помнит.

— Я спрошу, когда она вернется. Какие именно слова вы услышали в трубке?

— Только эти: «Белье готово, если можно, заберите его сейчас, пожалуйста». Я подумал, что звонит сестра Болем, и ответил, что собирался выйти отправить почту и займусь бельем, когда вернусь. Я положил трубку, прежде чем она успела что-либо возразить.

— Вы уверены, что это звонила сестра Болем?

— Совсем не уверен. Естественно, тогда я подумал так, потому что именно сестра Болем всегда звонит насчет белья. Вообще голос был тихий, поэтому мог говорить кто угодно.

— Но голос был женский?

— Да, думаю, так.

— Как бы там ни было, это было ложное сообщение, поскольку нам известно, что на самом деле белье не было рассортировано.

— Да? Но тогда это не имело смысла. Если идея была в том, чтобы заманить меня в подвал и ложно обвинить, то существовал риск, что я могу появиться в неподходящий момент. Сестра Болем, например, вряд ли захотела бы, чтобы я пришел на место преступления с расспросами о белье, если планировала в это время убить свою кузину в архиве. Даже если мисс Болем была убита до того, как позвонили, это все равно не имеет смысла. Предположим, я бы начал что-то вынюхивать и обнаружил тело. Убийца вряд ли пожелал, чтобы его нашли так быстро! В любом случае я не спускался до тех пор, пока не вернулся, отправив почту. К счастью, я находился вне здания. Ящик стоит как раз через дорогу, но я обычно хожу на Бифстик-стрит, чтобы купить «Стандард». Продавец, возможно, меня помнит.