Москва не принимает - Наталья Андреева

– Священника.

– Что? Исповедоваться решили?

– Я хочу найти того, с кем беседовал Артем, когда убили Манукова.

– Ах, батюшку! Да вот же он! – Анна Васильевна кивнула на мужчину с окладистой рыжей бородой, одетого в джинсы и растянутый свитер.

– Черт! А я думал, он в рясе!

– Он же на отдыхе. В рясе-то неудобно путешествовать. К тому же он, кажется, расстрига.

– Что?

– Бывший священнослужитель.

– Тогда как же он собирался исповедовать девушку?

– Так никого больше не нашлось. Но Надя категорически отказалась с ним говорить. Она вообще ведет себя странно. Как только к ней приближается мужчина, неважно, кто он, Надя напоминает натянутую струну.

– Я это заметил. Пойду побеседую с батюшкой. Да, Анна Васильевна, я хотел у вас спросить.

– Слушаю?

– Те симптомы, что вы описали. Ну, когда умирала Людмила Манукова. Могли ее отравить лекарством, которое недавно принимала Наденька?

– Транквилизатором? Что ж, может быть.

– Вы же говорили про сердечные гликозиды!

– Смотря какая доза. Передозировка успокоительного обычно вызывает расстройство психики, некую заторможенность, галлюцинации. Человек становится похож на пьяного. Это же наркотик. Вы представляете себе наркомана под кайфом?

– А Людмила так выглядела?

– Нет. Голова ее была ясной, за исключением зрительных галлюцинаций. И потом: у нее же были понос и рвота. Типичные признаки отравления. Но не транквилизаторами, а скорее ядом растительного происхождения. Мои познания в этой области весьма скромны. Я ведь терапевт, а не эксперт-криминалист, учтите это, Алексей.

– Значит, соврала.

– Это вы о чем?

– Так… Но я до сих пор не нашел человека, который принимает сердечные препараты.

– А как же та дама? С саквояжем, полным препаратов?

– Увы! Она даже не жила в нашем отеле. Я ее впервые увидел в аэропорту. Исключается. Мне нужен сердечник, который жил именно в нашем отеле. К вам никто не обращался по поводу болей в области сердца?

– Нет, – рассмеялась Анна Васильевна. – Да никто и не знал, что я врач.

– Так чем же ее все-таки отравили? Мне кажется, что в этом и кроется разгадка тайны.

– Тайны?

– О! Это страшная семейная тайна, Анна Васильевна! Прямо хоть роман пиши!

– А вы веселый. Шутите, да?

– Нет. Как-никак человека убили. Дело серьезное. Я должен найти того, кто это сделал, – сказал он уже без улыбки.

– Экий вы, Алексей… Дотошный. Ой! Побегу! Надю проведаю!

– Я тоже скоро подойду. Мы все еще не выяснили, есть ли у девушки родственники. Артем говорит, что он в курсе. Надо узнать у него адрес или хотя бы телефон. Надя-то молчит. И рано ей еще сообщать о смерти отца. Как вы считаете?

– Но когда-то ведь придется сказать.

– Я над этим подумаю, – пообещал Алексей. – Надо как-то аккуратно.

– Бедняжка, – вздохнула Анна Васильевна и отправилась к молодым людям.

Алексей же подсел к батюшке:

– Здравствуйте, святой отец!

– И тебе не хворать, сын мой, – с удивлением посмотрел на него бывший священнослужитель.

– Я к вам по делу. И вот по какому. Можно как на исповеди?

– Исповедь, сын мой, дело интимное, – вздохнул его собеседник. – Да и мы не в храме, а в зале ожидания аэропорта, – хитро подмигнул вдруг он. – Людей вокруг больно много.

– Так давайте отойдем. Хоть под лестницу.

– Да что ж сегодня такое! То один, то другой… Я ведь год назад сан-то с себя сложил. Права такого не имею, грехи отпускать.

– А что так? Почему на гражданку ушли? Я хотел сказать, почему вы больше не поп?

– Долго рассказывать. – «А на попа не обиделся… Бывший-то он бывший, но навыки, видать, остались», – подумал Леонидов.

– Так время терпит, – сказал он. – Я могу и послушать.

– Ты не обо мне пришел говорить, – внимательно посмотрел на него бывший поп и неторопливо поднялся со стула. – Ну, идем.

Леонидов не случайно выбрал то самое место, где в момент убийства Геннадия Манукова Артем, как он утверждает, беседовал с батюшкой. Алексею надо было понять, что видно из-под лестницы и как много понадобится времени, чтобы подняться отсюда на второй этаж.

Элина кого-то покрывает. Мужа или сына? Она безумно любит обоих, непонятно, кого больше. Ей и самой это непонятно. Она готова пожертвовать собой ради…

Ради Темы? Возможно… Ради Рената? Вполне!

– Слушаю вас, – официально сказал расстрига, когда они спрятались под лестницей от посторонних глаз и ушей. Светский тон Алексея вполне устраивал.

– Вы, должно быть, уже знаете о том, что здесь случилось, – произнес он скорее утвердительно, чем вопросительно. Кто же не слышал о происшествии с пьяным русским туристом?

– Где это здесь? Под лестницей? – «У него и чувство юмора есть! Вы только подумайте!»

– Не под, а над. На втором этаже, в мужском, извините меня, сортире.

– Мужчина поскользнулся на мокром полу, упал и разбил голову, знаю, – кивнул его собеседник.

– Извините, к вам как обращаться? Я Алексей Алексеевич Леонидов, можно просто Алексей. Мы ведь на отдыхе.

– Николай.

– Отец Николай?

– Просто Николай. Раз мы на отдыхе.

– Принимается. Так вот, Николай. Он не поскользнулся, этот мужчина. Его поскользнули. Понимаете меня?

– Не судите, да не судимы будете, – вздохнул бывший священнослужитель. – Доказательства есть?

– За несколько дней до этого в отеле убили его жену. Отравили.

– Допустим. Ну, а от меня-то вы что хотите?

– Молодой человек, который недавно беседовал с вами на этом же месте…

– Артем?

– Да. О чем вы говорили?

– Он искал психолога. Или психотерапевта. Таковых среди пассажиров не оказалось. И я решил взять на себя эту миссию. Поговорить с девушкой. Самоубийство – это грех, – серьезно сказал Николай. – И тяжкий грех, недаром ведь самоубийц не отпевают и хоронят за церковной оградой. Бог дал человеку жизнь, бог же, единственный, может ее отнять.

– А если жизнь стала невмоготу?

– Бог терпел и нам велел. Знаете такую поговорку? Я вижу, вы в бога не верите, поэтому и говорю с вами на вашем языке.

– Но вы ведь тоже не верите.

– Да с чего вы взяли?

– Вы же сложили с себя сан.

– Сан да. Но не веру. Причину попытаюсь объяснить. На доступном вашему пониманию языке. Случилось страшное, Алексей: церковь погрязла в грехе. Деньги развратили всех, и священнослужителей тоже… Хорошо, расскажу вам свою историю. Если время, как вы говорите, терпит и вы не прочь меня выслушать… – Леонидов кивнул: не прочь. – Была у меня мечта: совершить паломничество на Святую землю. Я человек скромный, из российской глубинки. Народ у нас бедный, и я посчитал, что богатство для меня тяжкий грех, стяжательством отродясь не занимался. Но накопил-таки денег на исполнение мечты. Во многом себе отказывал, да нужда ведь всего лишь испытание, переносить его надо с молитвой и с радостью. Так я раньше думал, – усмехнулся Николай. – Прихожане меня поддержали, все просили: батюшка, езжай в Иерусалим. Ладанки нам привезешь со святой землей, свечи, благодатным огнем опаленные. Даже денег дали. Возьми, батюшка, хоть на ладанки. И вот поехал я. Как турист поехал, не в рясе, а в джинсах и свитере. Не с миссией ведь, а христианским святыням поклониться. Купил в турагентстве путевку… – Он вдруг замолчал.

– И что случилось?

– Да ничего особенного. Вроде ничего. Приехали мы в храм Гроба Господня, а там огромная очередь. В Кувуклию, ко Гробу Христа. Люди стоят по нескольку часов. Духота, толпа, много пенсионеров, страждущих. За верой приехали, терпят. Ноги затекают, ведь бывает, во время службы очередь с час не движется, толпа стоит на одном месте, задние напирают, выйти нельзя, некуда. И обмороки случаются, и истерики. Дабы укрепиться в вере, мы псалмы стали петь. И так на душе сделалось хорошо… Светло… Прямо благодать на нас снизошла, укрепились мы в вере, страждущие, и те приободрились. Выстояли. Почти четыре часа стояли плечом к плечу, в духоте. Но – дождались! Чую – близится радость великая. И все вокруг тоже лицами светлеют. А у самой Кувуклии батюшка стоит, коллега мой, – усмехнулся Николай. – Теперь уж бывший. Наставляет. Вроде как поддерживает. «Учитесь, говорит, смирению. Терпению учитесь. Это вам урок. За терпение ваше Господь вас вознаградит». Со светлым чувством подошел я ко Гробу Христову. Вдруг батюшка мне делает знак рукой – обожди, мол. И вперед меня двое моих соотечественников – шмыг. Ну, думаю, люди божьи, видать горе у них, стоять недосуг. И с улыбкой крещусь, в душе такая святость, что сил описать ее нет. Захожу в Кувуклию – еще двое опять поперед очереди – шмыг. А, повторяю, люди по три, по четыре часа стоят, много пожилых. И наши, и иностранцы, все в одной очереди. Для Господа ведь все равны. Кроме тех, кто слева заходит, – вновь усмехнулся Николай. – Приложился я к святыне, перекрестился, замирая. Потом пошел к благодатному огню, свечи опалять. А зрение у меня хорошее. Стою, поручение прихожан своих исполняю. Надо ведь всем по свечке раздать. Вот и опаляю без устали. Вдруг вижу, батюшка деньги в карман кладет. Доллары. И знак рукой делает, как давеча мне: обожди, мол. И еще двоих помимо очереди в Кувуклию пропускает. За деньги. Я даже купюру разглядел: двадцать долларов. Столько стоят смирение и терпение. Бедные, значит, эту науку постигают, терпят, дабы богатые могли ими, как стадом баранов, управлять. А сами пастыри стада человечьего за денежки за святостью идут. Помимо страданий. И ведь верят, что благодать Господня на них тоже снизойдет! За взятку! Ведь это же взятка. Так, господин полицейский?