Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов - А Спиридович

Столыпин был последним. После него приходили люди, думали, что они понимают происходящие события, делают полезное для родины дело и проходили бесславно, а иногда со вредом для родины. Так промелькнули Макаров, Маклаков, Алексей Хвостов и Протопопов.

В последнее время Охранное Отделение помещалось в особняке, принадлежавшем принцу Ольденбургскому, на Мыткинской набережной. Громадные комнаты, много их, лепные потолки, зеркала, люстры. В огромном дубовом кабинете я беседовал с генералом Глобачевым. Не глупый, работящий, исполнительный и глубоко порядочный человек, Глобачев был типичный хороший жандармский офицер, проникнутый чувством долга и любви к Царю и Родине. Но он был мягок и не мог по характеру наседать на начальство. Для мирного времени он был хорош, для надвигающейся смуты - мягок. У него не было ничего от Герасимова, который когда-то с Дурново и со Столыпиным скрутили первую революцию.

Удобно в чудных кожаных креслах. Обычный стакан чаю с лимоном перед каждым из нас. Со стен смотрят портреты Высочайших особ. Глобачев находил политический момент очень серьёзным. Катастрофа на фронте и в тылу почти полная. Вся левая общественность решила использовать момент и старается вырвать у Государя "ответственное министерство". А куда это приведет, Бог ведает. Некоторые депутаты договариваются в своих мечтаниях до Учредительного собрания. По инициативе Милюкова, из членов Думы и Государственного Совета организуется сплоченное большинство или Прогрессивный Блок. Он выставляет либеральную программу с требованием, в первую очередь, "правительства, пользующегося доверием страны". Первый шаг к ответственному министерству. Все министры склоняются на сторону Прогрессивного Блока. Против - Горемыкин. Он не сможет спеться с Блоком. Неизбежно столкновение.

Из Москвы только что телефонировали, что на закончившемся так называемом Коноваловском съезде представители "кадет" и "прогрессистов" постановили добиваться правительства, "облеченного доверием страны". Московская Дума сделала подобное же постановление и даже выбрала депутатов, чтобы просить о том Государя. Очевидно, что это решение облетит всю Россию и такие же просьбы и ходатайства потекут со всех сторон. Новый министр Внутренних дел, князь Щербатов, все это знает и понимает, но он совершенно не тот человек, который нужен сейчас. Это и не Витте и не Столыпин.

Было уже поздно, когда мы расстались, а мне надо было еще повидаться с одним старым приятелем, журналистом, связанным с министерством Внутренних дел.

Гостиная красного дерева. Музейные вещи. На стенах целая коллекция чудного Поповского фарфора. Камин, бронза. В соседней комнате стучит машинка. Подали чай. Тут целый ворох сведений про министров, но в них надо осторожно разбираться. Военный министр Поливанов, как всегда, интригует и бранит во всю Ставку с Янушкевичем. После первых дней его назначения, Ставка перестала осведомлять его о действиях на фронте и о своих планах. А он наивно думал, что он будет все знать. Ну и ругается и критикует все.

Сазонов нервничает и дошел до истерики, до настоящей истерики. Самарин барин из Москвы, настраиваемый Москвою, будирует против Царского Села и буквально революционизирует Совет министров. Несмелые к нему прислушиваются, идут за ним. Ведь это же - "общественность". XX - влюблен, висит на телефоне и все время переговаривается со своей симпатией. Все бранят Горемыкина и подсовывают прессе кандидатуры: то Поливанова, то Кривошеина, как будущих премьеров. Кривошеий кадит Поливанову, а сам думает, как бы того обойти и придти на финиш первым. Но сам проводит взгляд необходимости совместной работы с общественностью, с Государственной Думой; или нужна диктатура, а диктатора не найдешь, или надо ладить - вот его формула. Это, конечно, самый умный, гибкий и тонкий из всех министров, но уже очень исполитиковался и как бы не провалился.

А Горемыкин, гордый царским доверием, не хочет знать никаких полевении, говорит, что всякие общественности - все это ерунда. Что, вот, примет Царь главнокомандование и все придет в порядок. Ни на какие уступки теперь идти не надо. Не время. Все это будет хорошо после войны. Вот, как думает старик.

Сказать вам про Распутина. Про него говорят. Говорят много. Но ведь вы сами знаете, что его нет в Петербурге. Он в Покровском. Он целое лето там. Он приезжал на несколько дней, и вы знаете, что его Царь прогнал. Все это знают и в Думе, и все-таки его именем агитируют. Агитируют против Царского Села, Против Государя. Поднимается волна. Помните, Александр Иванович, как мы переживали с вами девятьсот пятый и шестой годы?.."

Так говорил мой собеседник. Он много знал и понимал обстановку хорошо. Не раз вспоминали мы, как говорил когда-то знаменитый Зубатов, что революцию у нас сделают не революционеры, а "общественность".

Но, зачем же ваша газета, сказал я, наконец, пишет ложь и инсинуации с намеками на Царское Село? Ведь это же мерзость, гадость. Ведь это же преступление, писать подобные вещи во время войны, ведь это значит играть на руку немцам и только. И это ваша газета, правая газета, претендующая на патриотизм, национализм.

Мой собеседник рассмеялся, поправляя свой шикарный лондонский галстук. Иных он не носил. Он стал оправдываться, что все газеты подчинены военной цензуре, значит, если она пропускает - значит, это можно и, может быть, желательно. Все идет от Ставки, а затем от генерала Звонникова. Если что проскальзывает - это уж их вина. Наше дело репортерское, нам тоже есть хочется. Да потом, скрывать не стану, нашу газету поддерживает Ставка. Хозяину нечего бояться.

Высокие религиозно-нравственные побуждения, которыми руководился Государь Император Николай II, принимая на себя Верховное Командование в тот критический момент, когда растерялись до истерики и некоторые главнокомандующие и министры, понимали тогда лишь его семья да немногие из окружавших Государя лиц.

21-го августа Государь приобщался Св. Тайн в Феодоровском соборе. После же завтрака Их Величества поехали в Петербург, молились у гробницы Царя Миротворца, у образа Спаса Нерукотворенного, в Домике Петра Великого и в Казанском соборе.

Они были на Елагином острове у Императрицы Марии Феодоровны. Атмосфера Елагинского дворца не была благоприятна для Царицы Александры Федоровны. Там считали, что Царица имеет нехорошее влияние на своего супруга в смысле государственном. Там не разделяли ее религиозного увлечения "отцом Григорием" и считали его нехорошим человеком.

Вдовствующей Императрице уже несколько лет, как были открыты глаза на "Старца" и на то, насколько хорошо лицемерит тот, изображая из себя человека святой жизни. Слышала Императрица даже и личный рассказ о похождениях "Старца" при поездке в 1909 году в Покровское от самой госпожи С., участницы той поездки, так горько разочаровавшейся в "Старце".

Их Величества пробыли в Елагинском дворце более двух часов. Императрица очень уговаривала сына не принимать Верховного Командования или, по крайней мере, советовала оставить В. Кн. Николая Николаевича при Ставке, но безуспешно. Во время разговора Государя с матушкой, Царица Александра Федоровна беседовала в другой комнате с В. К. Ксенией Александровной и высказала большое неудовольствие на В. Кн. Николая Николаевича.

Проводив Их Величеств в Царское Село, я вернулся в Петербург, где мне надо было собрать сведения о том скандале, который произошел в Совете министров в связи с проектом Государя Императора.

Произошло же следующее. Все министры, за исключением Хвостова и больного Рухлова, недовольные на председателя Горемыкина, не поддержавшего их на совещании с Государем, составили открытую Горемыкину оппозицию. 21-го, на дневном заседании Совета министров, начав обсуждать проект ответной от Государя телеграммы Московскому городскому голове, Морской министр Григорович предложил сделать еще попытку отговорить Государя не принимать командования и не сменять Великого Князя, но только уже в письменной форме. Мысль, видимо, понравилась. Но Горемыкин протестовал и доказывал необходимость подчиниться категорически выраженной воле Монарха. Начался спор, принявший страстный характер. Все, кроме Хвостова, поддерживали предложение Григоровича и высказывались за отставку при несогласии Государя. Особенно горячились Сазонов, Самарин и Щербатов. Сазонов и Харитонов даже позволили себе весьма рискованные выражения. Начались нападки на Горемыкина, который несколько раз просил министров умолить Государя Императора освободить его от должности.

"Та агитация, - говорил он, - которая идет вокруг этого вопроса и связывается с требованием министерства общественного доверия, является стремлением левых кругов использовать имя Великого Князя для дискредитирования Государя Императора. Весь шум вокруг его имени есть ничто иное, как политический выпад против Государя.. От своего понимания долга служения своему Царю-Помазаннику Божию, я отступать не могу. Поздно мне, на пороге могилы, менять свои убеждения. Убедите Государя меня убрать. Когда Его Императорское Величество в опасности, откуда бы она не шла, я не считаю себя нравственно в праве заявлять Ему, что я не могу больше служить Государю".