ЛСД – мой трудный ребёнок - Альберт Хофманн

Готтфрид Бенн, в своём эссе «Provoziertes Leben» (Искусственная жизнь) (Limes Ve rlag, Wiesbaden, 1949), определяет реальность, где эго и мир раздельны, как «шизоидную катастрофу, Западный невроз». Далее он пишет:… Эта концепция начала формироваться в южной части нашего континента. Мучительный греко-европейский принцип победы через усилия, коварство, зло, талант, силу и поздний европейский дарвинизм и его «сверхчеловек» были инструментами для её формирования. Эго возникло, преобладало, сражалось; для этого ему были необходимы инструменты, материалы, сила. Оно имело иное взаимоотношение с материей, более отдалённое в смысле чувств, но формально более близкое. Оно анализировало материю, испытывало и классифицировало: оружие, предметы обмена, деньги. Оно разъяснило материю путём изоляции, свело её к формулам, разделило её на кусочки. (Материя стала) концепцией, нависшей проклятием над Западом, с которой Запад боролся, не понимая её, которой он жертвовал огромные количества крови и счастья; концепцией, чья внутренняя натянутость и раздроблённость делали невозможным растворение в изначальном единстве и покое дологических форм бытия… вместо этого все яснее становился катастрофический характер этой идеи… государство, социальная структура, общественная мораль, для которой жизнь имеет экономическое значение и которое не признает мира искусственной жизни, не может остановить её разрушительную силу. Общество, гигиена и расовое воспроизводство которого, как современный ритуал основаны только на пустой биологической статистике, может представлять только внешнюю точку зрения масс; с этой точки зрения оно может вести войну непрерывно, поскольку реальность – это просто сырьё, но её метафизическая основа останется навсегда сокрытой. (Этот отрывок из эссе Бенна взят из перевода Ральфа Метцнера: «Искусственная жизнь: эссе по антропологии эго», который был опубликован в Psychedelic Review I (1): 47-54, 1963. Небольшие исправления в тексте Метцнера были сделаны А. Х.) Как сформулировал Готтфрид Бенн, концепция реальности, которая разделяет «Я» и внешний мир, решительно определила ход истории эволюции западного интеллекта. Восприятие мира как материи, объекта, которому противостоит человек, родило на свет современные естественные науки и технологии – создания западного ума, изменившие мир. С их помощью человек покорил мир. Его богатства эксплуатировались и разграблялись, и грандиозные достижения технологической цивилизации, комфорт западного индустриального общества находится лицом к лицу с катастрофическим уничтожением окружающей среды. Предметный разум проник даже в сердце материи, в ядро атома, и его расщепление, и, таким образом, выпустил на волю энергию, которая угрожает жизни на нашей планете.

Злоупотребление знанием и пониманием, продуктами ищущего разума, не могли возникнуть из осознания реальности, в которой люди не отделены от окружающей среды, а существуют как часть живой природы и вселенной. Все сегодняшние попытки компенсировать ущерб посредством мер по защите окружающей среды так и останутся безнадёжными, поверхностными заплатками, если не вылечить «западный невроз», как назвал Бенн концепцию предметной реальности. Исцеление, в этом случае, означает осознание на собственном опыте глубинной, всеобъемлющей реальности.

Восприятие этой всеобъемлющей реальности не возможно в окружающей среде, уничтоженной руками человека, такой, как в наших крупных городах и промышленных районах. Здесь становиться особенно очевидным контраст между «Я» и окружающим миром. Возникает ощущение отчуждения, одиночества и угрозы. Эти ощущения отпечатались в повседневном сознании западного индустриального общества, они оставляют свой след везде, где продвигается технологическая цивилизация, и они во многом определят произведения современного искусства и литературы.

В естественной среде гораздо меньше опасность испытать отчуждение от реальности. В поле и лесу, и мире животных, сокрытом там, даже в любом саду, реальность воспринимается как более реальная, старая, глубокая и более удивительная, чем что-либо, созданное людьми, как нечто вечное, что останется после того, как безжизненный, механический конкретный мир снова исчезнет, придёт в упадок и разрушится. В побегах, ростках, цветах, плодах, отмирании и возрождении растений, в их взаимоотношении с солнцем, чей свет они превращают в химическую энергию в виде органических соединений, из которых построено все живое на земле; в растениях проявляется та самая таинственная, непрестанная, вечная жизненная энергия, которая порождает нас и снова забирает нас в своё лоно, где мы покоимся и соединяемся со всем живым.

Мы не подводим к сентиментальной восторженности природой, к девизу «назад к природе», в понимании Руссо. Это романтическое движение, которое искало идиллию в природе, тоже можно объяснить человеческим чувством отстранения от природы. Сегодня же необходимо восприятие единства всего живого, осознание всеобъемлющей реальности, которое тем реже случается самопроизвольно, чем больше первобытная флора и фауна нашей матери земли уступает место мёртвой технологии.

Представление о реальности как о «Я», стоящем рядом с миром, противоположном внешнему миру, начало формироваться, как упоминалось в цитате из Бенна, в южной части европейского континента, в античной Греции. Несомненно, люди в то время знали о страданиях от такого расщепления сознания. Греки попробовали исцелить их, дополняя многообразное и пёстрое, чувственное и глубоко печальное видение мира Аполлона, созданное противоположностью субъект-объект, восприятием мира Диониса, в котором это противоречие уничтожается в экстазе опьянения. Нитцше пишет в «Рождении трагедии»: Либо под воздействием наркотических зелий, о которых первобытные народы и расы слагали гимны, либо под влиянием силы наступления весны, охватывающей радостью всю природу, возникли эти Дионисийские ритуалы, во время которых человек полностью забывал себя… Этот волшебный ритуал не только выковывал заново узы между людьми, но и отчуждённая, враждебная, и покорённая природа снова праздновала своё примирение с её блудным сыном – человеком. Элевсинские мистерии, которые праздновались ежегодно осенью, на протяжении примерно 2000 лет, с приблизительно 1500 года до нашей эры до четвёртого века нашей эры, были тесно связаны с церемониями и празднованиями в честь бога Диониса. Эти мистерии были установлены богиней сельского хозяйства Деметрой, в качестве благодарности за возвращение её дочери Персефоны, которую похитил бог подземного мира Аид. Другим подарком стал колос, который две богини подарили Триптолему, первому жрецу Элевсина. Они научили его выращивать хлеб, и это знание Триптолем распространил по всему земному шару. Персефоне, однако, не было позволено все время оставаться со своей матерью, потому что, вопреки указаниям высших богов, она отняла у Аида пищу. В качестве наказания, ей следовало возвращаться в подземное царство на определённый срок в году. В это время на земле царила зима, растения погибали, чтобы затем проснуться для новой жизни в начале весны, когда Персефона возвращалась на землю.

Миф о Деметре, Персефоне и Аиде, который разыгрывали в виде спектакля, был, однако, лишь внешней стороной дела. Апогеем ежегодной церемонии, которая начиналась многодневным шествием из Афин в Элевсин, была заключительная церемония посвящения, которая происходила ночью. Посвящённым под страхом смерти было запрещено разглашать то, что они узнали, и видели в самой главной, священной комнате храма, тетестерионе. Ни один из множества тех, кто был посвящён в таинства Элевсина, не сделал этого. Павсиний, Платон, многие римские императоры, такие как Гардиан и Марк Аврелий, и много других известных античных личностей приняли это посвящение. Оно, вероятно, было похоже на озарение, визионерский взгляд на таинственную реальность, на истинную основу вселенной. Это можно понять из утверждений посвящённых о значимости и ценности этого видения. В одном из гимнов Гомера говорится об этом: «Блажен тот человек Земли, кто видел это! Тот, кто не был посвящён в эти святые мистерии, кто не был там, остаётся трупом во мраке и тьме». Пиндар говорит об Элевсинском таинстве следующими словами: «Блажен тот, кто, увидев это, ступает на путь в подземное царство. Он знает конец жизни, также как и её божественное начало». Цицерон, тоже один из знаменитых посвящённых, точно так же превозносит то величие, которое снизошло на него в Элевсине, он говорит: «Мы не только получили там повод для того, чтобы радостно жить, но, кроме этого, и повод для того, чтобы умереть с надеждой.»

Но как же могло мифологическое представление такого очевидного явления, происходящего перед нашими глазами ежегодно – зерно падает в землю, замирает там, чтобы весной новое растение, новая жизнь тянулась к свету – быть столь глубоким, экстатическим переживанием, как следует из упомянутых отрывков. Хорошо известно, что тем, кто принимал посвящение, во время заключительной церемонии подавали напиток кикеон. Также известно, что ингредиентами кикеона были экстракты ячменя и мяты. Религиоведы и мифологи, например Карл Керений, из книги которого «Элевсинские мистерии» (Rhein-Verlag, Zurich, 1962) были взяты вышеупомянутые цитаты, и с которым я сотрудничал во время исследований напитка этих мистерий, считают, что в составе кикеона был некий галлюциноген. (В книге «Дорога в Элевсин», которую написали Р. Гордон Уоссон, Альберт Хофманн и Карл А. П. Рак (Harcourt Brace Jovanovich, New York, 1978), обсуждается возможность того, что кикеон действовал благодаря ЛСД-подобному препарату из спорыньи.) Тогда становиться понятным, откуда возникало экстатическое визионерское восприятие мифа о Деметре и Персефоне, как символа цикла жизни и смерти во всеобъемлющей и вечной реальности.