Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки - Илья Ильф

А которые несознательные, так те ругаются:

– Тебе бы, дураку, в милицию идти, покуда следы еще теплые, а не по чертякам шататься.

Разъезд Помурино волнуется и по сю пору. Не знает, можно давать каточки или нельзя. Лошадей же, между прочим, еще не нашли.

А старушке-волшебнице горевать не о чем. Денежки она получила. Радуется бабушка и не подозревает, что по ней плачет показательный суд.

Башня молчания Октябрьской дороги

Чуть воскресенье какое‐нибудь, тут народ из Москвы в окрестности скачет. Травы ему хочется, воздуху.

А 31 июля как раз воскресенье было. Все и повалили кто куда. Которые в Кунцеве, которые в Химках, а которые и просто в Поварове, Октябрьской, на целый день засели.

Сидят, радуются, деревья нюхают, травку собирают, печеные яйца едят. А некоторые даже самоварчик раскинули – чай кушают, Чемберлена кроют.

Среди прочих и наш сидит Варфоломеич. Не без супруги. И при бабушке. Сидит себе и дышит. И супруга с бабкой дышут. Очень всем поваровский воздух нравится.

Однако вскакивает бабушка, подол отряхает. И говорит:

– Солнце, – говорит, – скисло.

– Сейчас, – отвечает Варфоломеич, – домой подадимся.

И моментально бежит на станцию билет покупать. За ним – супруга. А опосля всех – бабуня галопирует.

Прибежали к заду для ожидания граждан пассажиров, где касса и контора дежурного помещаются.

А в дверях мужчина стоит и говорит нахально:

– Двадцать копеек.

– Какие же двадцать? – спрашивает Варфоломеич.

– Какие хотите, – говорит мужчина, – хучь серебряные, хучь медные, какие подадите.

– Грабют! – кричит Варфоломеич. – Грабют на основании неизвестных причин.

– Почему же неизвестных, – обижается мужчина, – причины культурно-просветительные. В зале ожидания кинокартина демонстрируется, «Башня молчания» в двух сериях… Платите деньги и не задерживайте… – Да мне в кассу обратные билеты для бабки с супругой покупать, а вовсе не башня молчания.

– Двадцать копеек подавай с души, а тогда хоть для свояченицы покупай.

Оцепенел Варфоломеич.

Тут еще один пассажир набегает с малолетними детьми. Провизионку ему прокомпенсировать надо как железнодорожному служащему. Тоже пройти не может.

– С вас, гражданин, пятнадцать копеек только. У нас для служащих льгота.

– Да я ж с малолетними детьми.

– С малолетних по гривеннику.

– Да мне ж не в кино.

– А это безразлично.

При этом Варфоломеич вступился.

– Мне, – говорит, – это по наименьшей мере странно, а вовсе не безразлично. У меня, может, бабушка от холода зубами клацает. Подавайте сюда начальника станции с предместкомом. Второй поезд из‐за вашей башни уже уходит… – Зачем их звать? Они картину смотрят. А вам – как сказано, так и делайте. Или деньги платите, или катитесь колбасой.

Потоптались наши граждане и уплатили. Не бросать же невинную бабушку на замерзание.

С тем и домой, в Москву, уехали.

Невзлюбил Варфоломеич кино. После такого случая оно и понятно.

Кислая копейка

Обожал наш Варфоломеич кислые деньги.

Даже на службу ленился ходить – законные обязанности запасного агента-исполнителя исполнять ленился. Чуть что – в больные подавался.

Кислую копейку любил Варфоломеич.

Пришел наш Варфоломеич в страхкассу. Он там человек привычный.

– Почет дорогим гостям, – говорит страхкасса, – что сегодня потребуете?

– Сегодня пособие потребую. На рождение сыночка.

– Нам такие фантазии довольно смешны, когда вы три дня тому назад на женитьбу требовали.

– Попрошу не вдаваться, – говорит Варфоломеич, – в семейные подробности. Гоните пособие.

– А как же зовут младенчика?

– А зовут младенчика Акулина.

– Это сыночка‐то?

– Кому сыночек, кому дочь, – нагло возражает Варфоломеич, – десять фунтов мальчишка весил при рождении.

Обомлела страхкасса.

– Мы, – говорит страхкасса, – такого дочко-сына должны самолично повидать.

– И пойдем, – говорит Варфоломеич.

А сам домой прибежал, сел в люльку, одеяльцем оделся и сидит – ждет.

Чуть комиссия в квартиру явилась, Варфоломеич рев из люльки пустил:

– Уа-а! Уа-а!

Басом квакает. Ребенка симулирует.

– Ну, – говорит комиссия. – Это верно мальчик. Интересно полюбопытствовать на такого басовитого ребенка.

И подходят к люльке. А Варфоломеич из‐под одеяла каркает:

– Ко мне нельзя подходить, уа-уа, у меня, уа-уа, родимчик. Я, уа-уа, может, и укусить могу.

Тут комиссия ужасно засмеялась и говорит:

– Ты, Варфоломеич, симулятор. Ты бы еще на рождение бабушки потребовал.

И ушли.

А Варфоломеич и впрямь за бабушку уцепился. За старушку. На другой же день агентов из Госстраха притащил.

– Вот, – говорит, – старушенция у меня завалялась. Родной бабушкой приходится. Двужильная особа. Хочу ей жизнь застраховать. Развлечение старушке на старости лет доставать.

– Во сколько же бабушку цените? – спрашивает агент.

– В пять тысяч, – говорит Вафоломеич, – бабушка выдержанная.

Ощупал агент старушку, в зубы ей посмотрел. И застраховал.

– Ну‐с, – говорит, – когда бабуся перекинется, приходите пять тысяч получать. А до того страховые взносы платить нужно аккуратно, а то вся премия за старушку пропадет.

Стал Варфоломеич поджидать бабушкиной кончины. А старушка хоть бы хны. Одной ногой в могиле стоит, а другой в кино ходит. Жениха подыскивает.

Тут Варфоломеич не выдержал. В ТПО побежал – колбасы купил потухлее. Приносит.

– Ешьте, – говорит, – родоначальница. Угощайтесь. Кажется, хорошая колбаска.

А сам сел в отдалении – агонии поджидает. Старушка съела весь фунт и сырой воды попросила. Запить. Запила и песенку напевает.

– Вы, бабка, плохо себя чувствуете? – спрашивает Варфоломеич. – В животе не крутит?

– Нет, – отвечает удивленная старуха, – не крутит.

Тут Варфоломеич не выдержал. Взял бабку под ручки и на полотно железной дороги повел. Положил на рельсы.

– Вы, – говорит, – бабушка, полежите здесь, покеда поезд придет. Отдохните!

Но и поезд не взял старушку – за сто метров остановился.

Призвал тогда Варфоломеич ВЧ и спрашивает:

– Долго такая старуха может жить?

Постукал ВЧ старуху по ребрам и говорит:

– Такая старуха в медицине называется starucha vulgaris и живет не меньше 150 лет.

Взвыл Варфоломеич. И по сию пору воет. Не только кислыми деньгами не разжился, но даже свои, кровные, систематически докладывает.

Набросок плана повести о журналисте Шагине

Журналист Шагин возвращается домой замученный. На дом ему дали для обработки важную корреспонденцию рабкора «Дядя Сам». Шагин ложится спать и просыпается от оглушительного стука в дверь. На вопрос отвечают: «Спешная почта». Входит ангел в спецодежде из голубого шелкового полотна и наполняет узенький полутемный коридор стуком своих крыльев. Пакет. Расписка в графе «Собственноручная подпись скончавшегося». На чай берет невесомыми вещами – духи или кокаин. Разговор покойника с ангелом о боге. Шагин спрашивает: «Что же мне теперь делать?» Ответ: «Ложитесь в постель, как подобает почившему». Почтальон исчезает, напевая: «По морям, по морям. Нынче здесь, завтра там». Шагин повинуется совету и ложится в постель. Тут история в виде воспоминания – невеста и вообще круг знакомых.

Приходит прислуга и видит замороженного хозяина. Как к этому отнеслось жилтоварищество. Вызов доктора-шарлатана. Лысая гадина свидетельствует кончину. Об этом извещают редакцию. Заботы друзей о покойнике. Они получают пособие для пышного погребения Шагина. Но, придя на квартиру, застают дверь запертой. Взламывают. Покойника нет. «Он бежал вместе с прислугой». Наутро газеты осторожно пускают сенсацию: «Бежавший покойник. Исчезновение советского покойника». /…/ Находятся соседи, которые его уже видели. Уже приписывают ему ограбление винного магазина со стрельбой в приказчика.

Между тем было следующее:

Покойник, которого посетили все жильцы дома (разнообразные чаяния, связанные с освободившейся жилой площадью), мирно возлежал на одре. Когда все ушли, неунывающая Феня сперла всё, представляющее ценность, и направилась к выходу. Ярость овладела покойником. Он стремительно покидает одр и кидается в погоню за прислугой. Но, убегая, он случайно захлопывает дверь. Возвратившись домой после охоты на прислугу (Феня искренне испугана – сцена охоты через ночную Москву), он не может войти и уныло отправляется на бульвар объяснить милиционеру, что он был мертвым, а теперь жив и хочет вернуться. Странный этот разговор внушает милиционеру мысль о призраке. Это вскоре подтверждается прибегающими жильцами. Вести о темпераментном мертвеце заливают Москву.

Друзья Шагина беззаботно пропивают выданное пособие. Комнату его занимают жадные председатели. Прислуга искренне уверена (успешно к тому же продав вещи), что Шагин усоп. Положение становится отвратительным.