Пушкин - Иона Ризнич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пушкин познакомился со всей семьей Осиповых еще до ссылки, году примерно в 1817-м. Одно время, после ссоры с отцом, он прожил здесь довольно долго. Тогда юноша-максималист, скучавший по Петербургу, написал: «Три Тригорские приятельницы несносные дуры, кроме матери», имея в виду Анну, Евпраксию и падчерицу Александру. Вообще говоря, Пушкин был не особенно высокого мнения о псковских барышнях и дамах:
«Но ты, губерния Псковская, —
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна пустая,
Несносней барышень твоих?
Меж ними нет, замечу кстати,
Ни тонкой вежливости знати.
Ни милой ветренности шлюх,
Но, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту,
И неопрятность, и жеманство —
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет?»[71]
Однако ссыльному выбирать и привередничать не приходилось. Постепенно мнение Пушкина о соседках изменилось, и он стал бывать у них все чаще и чаще.
Прасковья Александровна очень хорошо относилась к Пушкину и старалась облегчить ему жизнь, она искренне интересовалась его творчеством. Образованная и умная женщина, Осипова переживала: «Если Александр должен будет оставаться здесь долго, то прощай для нас, русских, его талант, его поэтический гений, и обвинить его не можно будет. Наш Псков хуже Сибири, и здесь пылкой голове не усидеть»[72].
Отец Осиповой, масон, соратник книгоиздателя Новикова, оставил большую библиотеку. Это было собрание исторической, научной, справочной литературы, сочинений иностранных и русских авторов XVIII-го века. Постоянно выписывались из Петербурга новинки: в доме Осиповых читали на нескольких европейских языках. Своей обширной библиотекой Осипова разрешила пользоваться Пушкину.
Когда в 1825 году поэт закончил и опубликовал 1-ю главу «Евгения Онегина», то ее экземпляр он преподнес соседке с надписью: «Прасковье Александровне Осиповой от Автора в знак глубочайшего уважения и преданности».
Пушкин посвятил Осиповой целый ряд своих произведений: «Подражания Корану», «П. А. Осиповой», «Простите, верные дубравы…» и изысканнейший комплимент стареющей даме:
«Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас,
Так иногда разлуки час
Живее сладкого свиданья».
Перед смертью Прасковья Александровна полностью уничтожила весь семейный архив. Все – кроме писем Пушкина. Все 24 письма, написанные с 1825 по 1837 годы, были аккуратно сохранены.
Наука страсти нежной
Конечно, Прасковья Александровна ожидала, что Пушкин сделает предложение одной из ее дочерей: все они были девушки на выданье и с хорошим приданым. Надежды эти не сбылись, хотя головы девицам Пушкин изрядно заморочил, и разочарованная Осипова затаила обиду. Но она все же нашла в себе силы поздравить его с бракосочетанием и пригласить вместе с женой в Тригорское. Однако отношения между ними были испорчены.
Но в 1824—26-е годы до этих событий было еще далеко. Пушкин навещал Тригорское и с удовольствием ухаживал за молодыми соседками, не задумываясь о последствиях и о том, как его ухаживания расценят окружающие. «Здесь мне очень весело. Прасковью Александровну я люблю душевно…»[73], – писал он.
Каждый день, в часу третьем пополудни, Пушкин являлся в Тригорское. Приезжал он обыкновенно верхом на прекрасном аргамаке – то есть на рослой лошади азиатской породы, а реже – на низенькой крестьянской лошаденке. При этом ноги его чуть ли не волочились по земле, и младшие сестры Осиповы смеялись над этим. Пушкин охотно присоединялся к их хохоту и шутливо гонялся за девочками, грозя им своими длинными ногтями. Иногда, если приезда его никто не видел, он пугал маленьких проказниц, залезая в гостиную через окно. Это всегда вызывало шутливый испуг и смех.
Одна из младших дочерей Прасковьи Александровны, Мария Ивановна, повзрослев, вспоминала те дни, как счастливые и беззаботные. Будучи ребенком, она не понимала тоску запертого в ссылке поэта. Вспоминала только, что, когда Пушкин приезжал в Тригорское, все шло вверх дном. Поэт много смеялся, шутил и всех веселил, нередко говорил экспромты, а что-то длинное читал довольно редко. Впрочем, читал он превосходно, увлекая всех своими интонациями.
Как и многие, Мария Ивановна, описывая поведение Пушкина, подтверждала, что ему трудно было усидеть на месте: он то ходил, то бегал.
Пушкин очень любил деревенское лакомство – моченые яблоки. Готовилось оно просто: осенью свежие яблочки, без червоточинки, складывали в бочку, заливали ключевой водой и ставили в прохладный подпол. Происходил процесс ферментации, и всю зиму семейство могло лакомиться такими яблочками, восполняя недостаток витамина С.
Хозяйством в Тригорском заведовала ключница Акулина Памфиловна, ворчунья ужасная. Бывало, молодежь, засидевшись за беседами допоздна, просила ее принести яблок – а та в ответ ворчала. Пушкин, задабривая ключницу, обещал вывести ее в качестве персонажа, и действительно, с той Акулины Памфиловны Пушкин списал попадью в «Капитанской дочке».
Маленькая Маша Осипова частенько по-детски подшучивала над Пушкиным. Тогда в моде был театр теней: вырезали фигурки из бумаги и любовались движущимися тенями. Глупенькая Маша могла вырезать обезьяну и дразнить ею Пушкина. Это задевало поэта, поначалу он страшно сердился, но потом вспоминал, что перед ним всего лишь маленький ребенок, и смеялся вместе со всеми.
– Вы юны, как апрель, – говорил он Маше.
«И что за добрая душа был этот Пушкин…» [74] – заключала рассказчица.
Тригорское жило весело. Там поэт приобщился к игре в бильярд. И хотя выдающимся игроком он не стал, однако, по воспоминаниям друзей, орудовал кием на сукне вполне профессионально.
Еще одним развлечением было варить жженку – так называли очень популярный в те годы напиток. Его приготовление само по себе было аттракционом и происходило обязательно вечером, когда уже стемнело: в большую кастрюлю вливали вино или горячую воду с ромом и лимоном, а сверху клали перекрещенные шпаги. На эти шпаги водружали сахарную голову, которую пропитывали ромом и поджигали. Сахар пылал, плавился, постепенно стекая в сосуд, и получался сладкий ароматный напиток.
Дом Осиповой был полон молоденьких барышень, а вот из мужчин помимо Пушкина был только сын хозяйки дома, девятнадцатилетний Алексей Николаевич Вульф, да один раз заехал университетский товарищ последнего, поэт Языков, который описал встречу с Пушкиным так:
«На вороном аргамаке,
Заморской шляпою покрытый,
Вольтер, и Гете, и Расин,
Являлся Пушкин
