Детская книга - Борис Акунин

– Еще как бывает.

Здесь Ластик тоже вздохнул – вспомнил особу с соседней парты. Эх, знала б она, куда занесло Фандорина, и еще неизвестно, вынесет ли обратно. Но настоящего вздоха не получилось – очень уж далека была окружающая действительность от лицейской жизни.

Глаза у Соломки разгорелись еще пуще.

– Раз так, обязательно в рай попаду – когда помру. Грешить не буду ни вот столечко. А если все-таки придется, сразу грех замолю. И девкам-холопкам накажу, чтоб за меня молились. Монастырю либо церкве чего-нито пожалую. Буду я в раю, вот увидишь, – с убежденностью заявила она.

Василий Иванович тоже расспрашивал про Иной Мир, но интересовало его совсем другое – не любовь и наряды, а землеустроение, то есть политическая система.

– А какая у вас на Небе власть? Кто над душами властвовать поставлен? Ангелы, над ними архангелы, а над архангелами апостолы святые?

– Вроде того, – отвечал Ластик, плохо представлявший себе небесную иерархию.

– И сверху, надо всеми, Господь Бог Саваоф с Иисусом Христом?

– Нет, Бог он отдельно, а у нас правит главный архангел, его Президентом зовут.

– Ишь ты, у нас про такого и не слыхивали, – подивился боярин. – Его, архангела Президента, Бог назначает?

– Нет, его выбирают граждане, ну, то есть райские жители.

– Как Бориску Годунова, что ли? – Шуйский неодобрительно покачал головой. – Пустое это дело, когда все жительствующие правителя выбирают. Тут кто громче орет, да побольше вина выкатит, того и крикнут на царство. Неосновательно у вас устроено.

Подумал немножко, и вдруг ликом просветлел – видно, обнаружил для себя в загробной жизни некие перспективы.

– А есть ли ангелы, которые побогаче остальных? Ну, там нектару у них запасец или амброзии поднакоплено? – хитро прищурился правым глазом боярин.

– Есть, конечно, – честно признался Ластик. – Только богатые, они не ангелы.

– Ну неважно, пускай души блаженные.

Известие это Василия Ивановича явно обрадовало. И к выводу он пришел такому же, что Соломка, только опять-таки на свой манер:

– Значит, и в раю жить можно, ежели с умом.

Но тут же затревожился:

– А что у вас там про Ад сказывают?

– Ничего.

– Совсем ничего. Поня-атно, – протянул Шуйский по своему обыкновению, и чело на время омрачилось, но не сказать, чтобы очень надолго.

Довольно скоро опять разгладилось, в уголках рта появилась улыбка. Наверное, скумекал, как от Ада отмажется. А может, подумал про что другое.

О чем размышляет боярин, Ластик никогда не знал – очень уж хитрого, скрытного ума был человек.

Может, оттого это, что он, по словам Соломки, много страсти претерпел? Ластик тогда еще в старорусском не очень поднаторел и удивился – князь вовсе не казался ему человеком страстным. Но оказалось, что страсти – это опасности, испытания. Царь Иван Грозный любил бояр пугать. Кого казнит, кого в тюрьму посадит, кого по миру пустит. Не миновала горькая чаша и Шуйских. Побывал Василий Иванович и в опале, и в темнице, где готовился принять лютую смерть, да сжалился Господь. «Кто при Грозном Государе состоял, они все по гроб жизни напуганные, – объяснила княжна. – Не живут, а дрожат, не говорят, а шепчут. Глаз-то один у батюшки завсегда прикрыт, видел? Это он себе нарочно воли не дает. Однажды сказал мне: мол, поднимусь на самый верх, тогда буду на мир двумя глазами глядеть, в оба, а пока погожу».

Однажды, еще в самом начале, сел Ластик с хозяином в шахматы играть. У папы выигрывал запросто, был уверен, что и этого средневекового обитателя, не слыхавшего про гамбиты и этюды, обставит в два счета. Но Василий Иванович поставил ему мат, причем всего лишь на двенадцатом ходе.

Сыграли еще – на десятом ходе Ластик прозевал ферзя и был вынужден сдаться.

И тогда, задетый за живое, он сделал ужасную глупость – прибег к помощи унибука. Шахматная программа в нем, конечно, имелась. Достаточно было шепнуть в сгиб страниц «шахматы», и на экране появилось клетчатое поле. Научившись им управлять, Ластик, конечно же, разгромил боярина в пух и прах. Начали играть по-новой. Вдруг, внезапно приподнявшись, Василий Иванович подглядел в книгу, хоть «ангел» и держал ее вертикально.

Глаза Шуйского блеснули, а Ластик помертвел, проклиная свой идиотизм. Хуже всего было то, что князь ни о чем не спросил.

В ту же ночь, косясь на дверь, Ластик спрятал унибук в печь, которую с наступлением тепла уже не топили. Да если случайно и зажгут, нестрашно – компьютер профессора Ван Дорна в огне не горел.

Назавтра князь заглянул опять. Поговорил о том, о сем и как бы между делом спросил, где «ангельская книга» про земномерие и иные премудрости?

– В обрат на Небо изъяли, – ответил Ластик. – Во мне боле не надобна, аз уже гораздо разумею человеческой речи.

Посверлил его боярин своим выпученным глазом, но объяснением вроде бы удовлетворился.

А Ластик твердо решил: без крайней нужды унибуком больше пользоваться не станет. Взбредет в голову Шуйскому, что премудрая «ангельская книга» ему пригодится, и выкрадет, миндальничать не станет. Тогда всё, пиши пропало. Останешься в семнадцатом веке до самой смерти.

Рано или поздно «Ерастиилу» позволят выйти за ворота. Тогда надо будет взять с собой унибук, чтобы поискать подходящую хронодыру. Хорошо бы, чтоб вела в двадцатый век, когда дом на Солянке уже был построен. А дальше просто – через стеклянный квадрат к мистеру Ван Дорну. «Ваше задание, профессор, выполнено. Можно приступать к спасению человечества».

Вот о чем размышлял пресветлый Ерастиил майя 15 дня, ковыряя ложкой высококалорийное коливо.

Один он оставался недолго. Пяти минут не прошло после того как откланялся Ондрейка, а в дверь вошел новый посетитель – хозяин дома, собственной персоной. Как обычно, спросил о здравии гостя и посетовал на собственное, зело худое, и потом еще некоторое время болтал о всякой ерунде, однако Ластик сразу насторожился. Сегодня – небывалая вещь – правый глаз боярина был зажмурен, а левый открыт и взирал на «ангела» цепко, расчетливо. Кажется, намечался какой-то важный разговор.

Так и вышло.

Походив вокруг да около, Василий Иванович наконец подобрался к главному.

– Помнишь ли, о чем я с тобой толковал в самый первый день, когда Борис умер? Что выждать надо. Час этот настал. Дела годуновского щенка совсем плохи. Самозванец двинулся в поход. Его рать невелика числом, но полна задора. А в нашем войске, как доносят мои люди, ропот и смятение. Не хотят стрельцы за Федьку Годунова свою кровь проливать. И бояре в него не верят. Пора, царевич.

– Сколько раз говорено, не царевич я, – нервно ответил Ластик.

– Ты – ангел Божий, присланный на землю, а это еще выше. Не робей, всё сам исполню, от тебя ничего и не надобно. И так уж по Москве слухи ходят – сам нарочно людишек послал, нашептывать. Будто вывез князь Шуйский гроб с мощами Дмитрия из Углича, покропили тот гроб святой водой, и восстал царевич живой и нетленный. Видели ведь тебя тогда князь Мстиславский и прочие, запомнили, как Борис на тебя перстом указывал. А некоторые приметили и бородавку на правой щеке. Ее мы тебе снова приклеим. Поверят бояре, никуда не денутся. Ясно им, что Федор против Вора не сдюжит, ибо еще зелен. За тобой же я стоять буду, Шуйский. И народ московский – он чудеса любит. Одним ударом свалим и Годуновых, и Гришку Отрепьева, вот увидишь.

На миг князь открыл второе око и Ластик вспомнил Соломкины слова: близок час, когда Шуйский сможет на мир смотреть в оба глаза, сверху вниз.

– Будешь ты законный государь, а головушку земными делами заботить тебе не к чему. Всё я, твой верный холоп, исполнять буду.

Как было не восхититься дальним, шахматным умом Василия Ивановича? Ловко он всё измыслил, подготовил, выбрал точный момент и обезопасил себя на будущее. Новый малолетний царь будет целиком и полностью от него зависеть: ни родни у него, ни друзей, жизни не знает вовсе, а правда про его происхождение известна одному лишь Шуйскому (во всяком случае, так считает боярин). Да князь еще и намерен его своим зятем сделать. На троне усядется кукла, а править станет «верный холоп».

Глядя в упор на растерявшегося Ластика, боярин сказал:

– Соглашайся. Иначе пропадем все. Придет в Москву Вор со своими поляками да казаками, знатных людей показнит-пограбит. И тебе головы не сносить. Прознается он про твое воскрешение. Опасен ты для него. А коли сейчас Годунова скинем да тебя народу предъявим, всё еще перевернется. Войско воспрянет духом, и побьем мы самозванца. Ты как-никак бывший ангел, не верю, чтобы совсем уж бросил тебя Господь. Книга у тебя опять же волшебная.

– Нет ее, – быстро сказал Ластик. – Сколько раз повторять. Ее назад на небо забрали.

– Ну забрали так забрали.

Шуйский нагнулся, зашептал:

– Соломонья тебе, как подрастешь, хорошей женой будет. Люб ты ей. Станете жить-поживать, как голубок с голубкой, а я, старик, на вас порадуюсь.