По направлению к Рихтеру - Юрий Борисов

О тринадцатой вариации (Первая тетрадь): Искры из глаз!!!

О четырнадцатой вариации (Первая тетрадь): Пере- ' смотрите «Большую жратву» Марко Феррери[215]. Помните, когда приходит машина и сбрасывает новые туши?

О десятой вариации (Вторая тетрадь): Как иллюстрация к пословице: «То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку». Юпитер в гневе, а человек… наг.

Об одиннадцатой вариации (Вторая тетрадь): Пальчики бегают…Но не по клавиатуре. Похоже на зуд, массаж спины.

О двенадцатой и тринадцатой вариациях (Вторая тетрадь): И тут — без излишней выразительности. Надо слушателю доверять: «Кто имеет уши слышать, да слышит!»[216]

Эту вариацию играть как бы женскими руками.

О четырнадцатой вариации (Вторая тетрадь): Все вышли на каток. Пусть Сокольники… Или как на «Зимнем пейзаже» у Брейгеля.[217]

Кто-то в конце обязательно должен шлепнуться — конечно же, я.

Никто так не писал снег, как Брейгель.

О рапсодии g-moll, op. 79 N-2

С этой рапсодией связан смешной сон. Я вызываю Брамса сразиться на шпагах. Подписываю приглашение… и жду. Он приходит не сразу. Голос недовольный:

— Зачем ты меня вызвал? Ты уже семнадцатый за сегодняшний день… Не даете спокойно поспать. Все время только и слышу… (поет начало д-moll'ной рапсодии). Вот написал на свою голову…

Об интермеццо e-moll, op. 119 № 2

У Юдиной хорошая статья, посвященная Брамсу[218]. Знаете, что она пишет об этом интермеццо? — «тревога, переходящая в дрожь»! А Е-dur'ный эпизод этого интермеццо связывает с Пушкиным: «Пора, мой друг, пора…» «Брамс не догадался бы о таком комментарии. Но это несущественно!» — заключает Юдина.

«Тревога, переходящая в дрожь» — правда, ведь замечательно?

Об интермеццо C-dur, op. 119 № 3

Песенка флейтиста-крысолова[219]. И я бы под такую музыку приплясывал.

Лист

О «Мефисто-вальсе» № 1 и сонате h-moll

Для меня это больше «Яго-вальс», чем «Мефисто». У Листа шекспировская высота. В лице Яго — все шекспировские злодеи.

В лирической части вижу, как Яго зависает над ложем Дездемоны. Эту часть нужно играть медленно, как бы не соединяя с предыдущей.

Нельзя ничего облегчать (это я про технику). «Скачки» играть сколь возможно быстро — даже если чуть-чуть «не туда». Важнее сжечь за собой мосты. И все больше ускорять. Остановка — гибель!

Вот соната для меня фаустианская. Но не первая часть «Фауста», а вторая. Мое любимое место — «маскарад» (перед возвращением главной темы). Кто на маскараде? — Странный букет, Почки роз, Ропот толпы, Бабья болтовня — это персонажи «Фауста».

Мне нравится ремарка: «Фауст сильно состарился». Гете говорил, что Фаусту в последнем акте — сто лет. Хорошо бы сыграть эту сонату… в девяносто лет!

Соната начинается и заканчивается «темой яда». Весь этот мрак в басах… Мне иногда кажется, что меня кто-то отравит.

Конечно, все субъективно. Самое главное прочитать «Фауста» по-немецки, а в сонате сыграть все ноты. Я, когда играл в Карнеги-Холл, только один раз «смазал». В глупом, совершенно нетрудном месте — просто «зацепил». Надо переписать эту ноту в Студии звукозаписи. Только не проговоритесь!

Об этюдах «Eroica» и «Wilde Jagd»

В «Eroica» человека надувают. Больше, еще больше… Сначала поза, потом уже гордыня. То есть в плане искушений он слаб — легко на все поддается. Обидно другое — что надувает какой-нибудь мелкий бесенок.

«Дикая охота» («Wilde Jagd») — испытание на темперамент. Надо броситься туда, как в кипящую смолу. Отпустить все зажимы — и с головой!

Куда броситься? В рояль — куда же еще?

Шопен

О четырех балладах (g-moll, op. 23, F-dur, op. 38, As-dur, op. 47, f-moll, op. 52)

Когда играешь их подряд, чувство, что поднимаешься в воздух, в какие-то слои атмосферы.

Четыре баллады — четыре неба.

Первая баллада — грешники, грешные души. Это все, что затянуто облаками. Середина очень страстная: каждый вспомнил про что-то свое, свой самый сладостный грех.

В Presto con fuoco подул ветер и тучи разогнал… В 68-ом году на Пражской весне была катастрофа. Так плохо в жизни не играл Первую балладу.

Поднимаемся выше, как на лифте — Вторая баллада. Это небо, которое портят самолеты. Я их ненавижу. Трели перед Agitato — я лечу в самолете и напиваюсь виски. Вы, кажется, один раз встречали? Помните, какой я был? Хорошенький…

Тоже в Праге, но в 60-ом году, — играл все четыре баллады. Не так уж плохо играл. Они не заметили, как кончилась Вторая баллада и не зааплодировали. А потом, когда вдруг кто-то начал, меня уже на сцене не было.

Третье небо в As-dur'e. Девственные духи! Очень внимательные, трепетные… и сказать о них, в общем, нечего. Но в кульминации, когда они на что-то обиделись, становится не по себе, даже опасно.

В четвертом небе (баллада f-moll) — только божьи коровки и музыканты! Кроме них — никого! Почему музыканты — понятно. Небо соткано из клавиатур, а человек из семи нот. Каждая нота что-нибудь лечит[220]. Головную боль лучше лечить ре-бемоль мажором. Я Нине Львовне сыграл шопеновскую прелюдию в ре-бемоль мажоре, и ей стало легче. Знаю, что аллергию лечат простым ре-мажором, а сердце — си-бемоль мажором. Только когда у меня болит, Одиннадцатую сонату Бетховена сыграть некому.

В stretto Четвертой баллады приближение к Престолу. Фермату держать долго. Чтобы Престол открылся из-за молочного облачка. А сам Престол пуст.

Коду играть, как обрыв в пропасть. С самой высокой точки кубарем. Это не так плохо, что тебя вышвыривают на землю, скорее — радость! Я всегда буду хотеть жить здесь!

Прежде, чем наброситься на коду, нужно набрать воздух на 47 секунд. Именно за это время ее нужно сыграть — не медленней! Все играть «сверху», «не укладывать» пальчики. И не дышать! Надо, чтобы всех унесло смерчем.

Об этюде es-moll, op. 10 № 6

Я всегда обращаюсь к нему — своему Хранителю. Всегда, когда играю этот этюд. Он откликается: «Готов сделать все, что прикажешь…» Как у Шекспира Ариэль[221]. Но я чувствую, что это говорит дух плененный, заколдованный, трясущийся как бес, которого я погружаю в чашу со святой водой[222]…