Магистр - Валерий Большаков

Донесся, нарастая, гул, подобный накату паводка. Когда зоркие глаза Мелиссины смогли различить отдельных всадников и множество качавшихся и прыгавших хоругвей над ними, чей-то несильный голос прокричал команду:

– Пуска-ай!

Удивлённая, женщина повернула голову в сторону бунтовщиков – оказалось, что метательные орудия приволокли упряжки лангобардских лошадей!

Слитный стук спускных рычагов баллист ударил сухим частым грохотом, да с завизгом. Тяжелые дротики провыли над полем, уносясь навстречу тяжелой коннице ромеев. И поразили цели, накалывая катафрактов, как жуков на булавки, бывало, что и парами, подчас и коня нанизывая на общий вертел.

– Заряжа-ай! Толка-ай!

Еще одна стая убийственных жал перелетела меньшавшую нейтральную полосу.

Шагов двести оставалось до оголовья ромейского клина, когда заговорили катапульты. Десятки ядер ударили по катафрактариям «тупыми предметами», напрочь отрывая головы, переламывая тулова, а те, что на излёте, выбивали всадников из седел и бросали под копыта бесившихся коней.

Десятки валившихся мертвецов, кувырки убитых скакунов создавали заторы, катафракты наезжали друг на друга, роняя оружие, порой и сами не удерживаясь в сёдлах. Ромеи начали рассыпаться, разворачиваясь в лаву, но было поздно – конница уже сбилась с шага, таранный удар оттягивался, теряя мощь, выдыхался в жалкий шлепок.

– К западу отходим! – крикнул Котян. – К западу! Они сейчас побегут – и прямо на нас!

– Не побегут! – возразила Елена.

Она судорожно сглотнула, ощущая тягостную истому. Было страшно до одури. По её глупости они все оказались меж двух огней, между молотом и наковальней. Успеют если прошмыгнуть – спасутся. Не успеют – тогда всё…

Кони в стальных намордниках, остервеневшие катафрактарии, стоявшие в стременах, нелепые дерганья хоругвий за их спинами – наваливаются, накатываются…

И тут Елена Мелиссина заметила просвет в лангобардском построении – мятежники ускакали вперёд, обходя ромеев с левого фланга, и между лесом и полем открылся пологий склон холма, изрытый копытами.

– На холм! – скомандовала посланница.

Конь Мелиссины, испуганный не меньше всадницы, буквально вспорхнул на возвышенность, поросшую молодыми деревцами. Сверху было лучше видно, как сомкнулись фланги лангобардов, плотно окружая катафрактов. То там, то сям ромеи переходили в контратаку, но восставшие отбрасывали их. Кони, люди заметались в узком пространстве, причем реально сражаться могли лишь крайние, середка же давилась в тесноте и бессилии.

Началось побоище. Катафрактов скидывали наземь, цепляя крюками на копьях, резали коней, и ромеи падали, барахтаясь в крови и парящих кишках. Бой двух отрядов постепенно распадался на сотни малых сражений – один на один, один на всех или все на одного.

– Бей! Бей! – неслось с поля сражения.

– Слева! Гизульф!

– Не трожь коняку! Сгодится!

– Шибче!

– Сзади, Ландо! Сзади!

– А щит твой где?! Раззява!

– Получи! Получи, зараза!

– Куды прёшь, собака?!

Рев сотен глоток, проклятия и молитвы, грозный лязг и тошнотворный хруст – ужасающий шум битвы – висел над полем, эхом отдаваясь от холмов.

– Стой!

На Мелиссину наехал бунтовщик, закованный с ног до головы в кольчугу и замотанный в длинную стёганую котту с разрезами сзади и спереди. Его пику печенег перерубил и стал отступать, прикрывая Елену. Лангобард отбросил бесполезное древко и выхватил меч.

– Уходим! – гаркнул бек.

Булгарин Тарвел развернулся и достал наехавшего мятежника клинком. Тот взмахнул рукой, роняя щит. Рассвирепевший Котян замахнулся мечом как следует и снёс противнику голову, будто курёнку.

Елена сохранила о сражении отрывочные воспоминания. Всё менялось за один удар сердца – наваливался новый враг, и надо было успевать поворачиваться, отбиваясь, наседая, вступая в дуэль. За холмом, куда она въехала сама и вывела спутников, обнаружился добрый десяток конных мятежников – и каждый считал своим долгом истребить ромейку, трёх булгар и одного печенега.

Падает сражённым один лангобард, а взамен прибывают двое… Конь под Котяном погиб, печенег перескочил к ближайшему лангобарду за спину и пропорол тому кожаную броню акуфием… Копье целило Органе в голову, мечом булгарин отсёк наконечник, возвратным движением подрубая кольчужный воротник справа…

Чья-то горячая кровь обожгла Елене руку, хлынув струёй, – лангобард без шлема свалился с лошади, обратив удивлённый взгляд голубых глаз к небу, а редкая бородёнка его тряслась, словно мёртвые губы всё ещё силились договорить слова молитвы…

Мелиссину со спутниками спасла неопытность апулийцев и малодушие катафрактов – ромеи на поле начали сдаваться. Какой-то кавалларий торопливо сбросил шлем и отшвырнул меч, истошно вопя о милосердии.

– Ради Пресвятой Девы! – пронесся крик. Пример трусливых заразителен, и скоро хвалёная ромейская конница обратилась в толпу изнемогших, отупевших людей, сохранивших только одно желание – жить!

Отдельные катафрактарии прорывали окружение и уходили. Широкой полосой смещалась битва в сторону моря, и на всём протяжении взрытая копытами земля впитывала кровь, и множество мертвых тел остывало на ней.

Лишь теперь пропели трубы – копейщики и щитоносцы стройными рядами двинулись на лангобардов, понёсших большие потери. Ромеи наступали с флангов, мечи медленно перемалывали человечину – богини победы и удачи, отвернувшиеся было от православного воинства, вновь с интересом поглядывали на него.

– Уходим! – крикнула Елена, с трудом отрываясь от страшного зрелища. – Все живы?

– Да все вроде, – выдохнул Котян, управляясь с трофейным конём.

За лесом, за холмами открылась виа Аппиа Траяна – прямая, как стрела, дорога, мощённая плитами из травертинского камня.

– Зачем вот мы бросились в обход лангобардов? – терзалась Мелиссина. – Это был не риск, а безумие!

– Но ты же сама нам приказала! – растерялся Котян.

– А зачем ты меня послушал? – набросилась на него женщина. – Видишь же, что глупости говорю! Надо было по-своему сделать, правильно!

Малость обалдевший печенег оглянулся на посмеивавшихся булгар, но не рассердился на Елену, надувшую губки, а вздохнул:

– Да какое там «правильно»… Я ведь уверен был, что лангобардов сметут в одно мгновение! Видывал я атаки катафрактов, видывал… Тараном бы прошлись по бунтующим, перелопатили бы всех, как навоз! А оно вишь как…

– Ладно, – Мелиссина тоже испустила вздох, – впредь будем умнее. И осторожнее. Ходу!

И пятёрка конных поскакала по гладкой виа к Беневенту.

Дорога уцелела не везде – лангобарды потихоньку разбирали её на хозяйственные нужды. Добывать камень и обтесывать его они не умели, а тут готовые плиты – бери, не хочу. И брали. Разбирали прекрасный языческий храм – и складывали церковь-уродца, церковь-нелепицу, кривобокую, перекошенную, неуклюжую. Частенько эти новоделы заваливались, погребая неумелых зодчих, но иных архитекторов уже не было… Перевелись, ибо крах империи означал и гибель цивилизации.