Территория тьмы - Видиадхар Найпол

Инженер находился в своем лагере на опушке соснового леса, где на закате делалось холодно. Дорожку, которая вела к его палатке, окаймлял бордюр из беленых камней. В другой палатке, в некотором отдалении, его подчиненные готовили ужин. Инженер рассказал, что поначалу, когда он только пришел на эту должность, у него были нелады с рабочими. Дело в том, что его предшественник несправедливо распределял прибыль, и рабочие вышли из повиновения. Первым делом инженер отказался от собственной доли; кроме того, он приобщил их к кое-каким припасам, к которым те формально не имели доступа. Это успокоило рабочих. По словам инженера, сам он был против такой системы. С другой стороны, если системой управлять справедливо, то можно многого добиться. У людей появляется заинтересованность в работе. Возьмем, к примеру, телеграфные столбы. Эти столбы должны иметь определенную ширину и 10 м в высоту; а вбивать их в землю следует на глубину 1,5 м. Если, допустим, вам привезли столбы длиной 9,5 м (ведь стоящего навара можно было ожидать только от таких нестандартных столбов), то важно установить эти столбы как можно быстрее. И кто потом скажет, что они заглублены в землю всего на метр?

Нет способа проверить правдивость слов инженера. Но я догадался, что рассказанное им частично объясняет незаконную вырубку деревьев, которая лишает Кашмир его доступных лесов. (Именно этим кашмирцы объясняли необычайную знойность последних летних сезонов.) И кончено же я замечал, как опасно низко свисают провода с многих телеграфных столбов в Шринагаре.

Похоже, нам грозила опасность вовсе лишиться гостиничного сада. Сначала там начали копать яму для уродливого телеграфного столба, чтобы провести электрические провода. Затем принялись копать под столбы для тента, который с помощью принятых на озере грубых плотницких приемов возвели с быстротой молнии; в гостиничный сад нахлынуло множество приозерного люда в пижамах, в просторных штанах, и каждый хотел помочь делом или советом или просто поглазеть. Тент был характерным атрибутом плавучего дома; потому-то он и появился в саду, где не служил вовсе никакой цели. Тени он давал мало, а когда солнце садилось, напротив, под ним было жарко; всякий раз, как небо грозило дождем, его убирали. У него были зазубренные края с черной каймой, и выглядел он точь-в-точь как все остальные лодочные тенты в округе. Эти тенты шились в единственной портновской мастерской, стоявшей на главном водном пути, где едва ли не все — торговцы цветами, зеленщики, полицейские в красных тюрбанах — останавливались, чтобы поболтать и покурить кальян.

День или два спустя мистер Батт красил столбы для навеса в светло-зеленый цвет, и я вышел поглядеть, как он это делает. Он взглянул на меня и улыбнулся, потом опять замахал кистью. Потом снова обернулся — уже без улыбки.

— Сэр, вы приглашать мистер Мадан на чай?

— Нет, мистер Батт.

Лето казалось нескончаемым. Руины мы все время откладывали на потом: Дворец Фей, стоявший на холмах по другую сторону озера и видный нам отсюда; озерную крепость Акбара, Хари-Парбат; храм в Пандретхане; солнечный храм в Мартанде; храм в Авантипуре. И вот теперь мы посетили их все сразу.

Когда мы отправились в Авантипур, стояла прохладная погода, и сухие поля выделялись тепло-коричневыми пятнами на фоне темных серо-синих гор. В развалинах храма нам было трудно разобраться: массивная платформа посередине, купели из прочного камня в форме наковальни, валявшиеся среди валунов, резные орнаменты. От селянина, который навязался к нам, проку было мало. «Это всё упало», — сказал он на хиндустани и махнул рукой. «Всё?»

— «Всё». Это был тот типичный северо-индийский диалог, который создается одной только интонацией, которым я уже научился наслаждаться. Селянин показал на базу колонны и жестами объяснил, что она служила нижней частью ручной мельницы. Этим его познания исчерпывались. Бакшиша он не заслужил; и мы направились к деревне — ждать автобуса.

Занятия в школе закончились, и на улицу гурьбой высыпали мальчишки в голубых рубашках; в боковом переулке мы увидели, как молодой учитель-сикх руководит игрой в мяч на школьном дворе. Нас облепили мальчишки; у всех в руках были огромные узлы с книгами, завернутыми в грязные, залитые чернилами тряпочки. Мы попросили одного мальчика достать учебник английского. Тот раскрыл его на странице с текстом «Наши питомцы», прочел: «Наше тело» и отбарабанил текст, который мы, после некоторых поисков, обнаружили на другой странице. А это что за учебник? Урду? Дети зашлись от смеха: это же фарси, персидский язык, любому ребенку это ясно. Вокруг нас уже собралась целая толпа. Мы выбрались из нее, сказав, что нам нужно возвращаться в Шринагар; и тогда все школьники принялись подзывать для нас автобусы. Проехало много забитых автобусов; потом промчался еще один, как будто заколебался в нерешительности — и притормозил. Какой-то кашмирец попытался залезть в него, но кондуктор его оттолкнул: он берег места для нас.

Мы сели в задней части автобуса, среди каких-то фантастически немытых людей в побуревших от грязи хлопчатобумажных дхоти и среди множества жестянок от «Далды». Мужчина, сидевший рядом со мной, распластался на сиденье, как будто ему было плохо. Его глаза казались бессмысленными, на губах и щеках безмятежно сидели омерзительные индийские мухи; время от времени этот человек театрально стонал, но никто из пассажиров автобуса, оживленно болтавших между собой, не обращал внимания на эти стоны. Мы поняли, что попали в автобус с туристами с «низкими доходами» и сидим сейчас рядом с их слугами.

Возле руин автобус остановился, и одетый в хаки усатый водитель обернулся и попытался убедить пассажиров выйти и взглянуть на развалины. Никто не шевельнулся. Шофер продолжал уговаривать, и вот один пожилой мужчина, в котором мы уже признали главного остряка и вожака группы, со вздохом поднялся с места и вышел. На нем была индийская черная куртка, а пучок волос на голове свидетельствовал о том, что он — брахман. Другие последовали за ним.

Вдруг непонятно откуда выбежали дети.

— Пайса, саиб, пайса.

— О, вам нужны деньги? — спросил брахман на хинди.

— А на что такому малышу деньги?

— Роти, роти, — нараспев закричали дети. — Хлеб, хлеб.

— Вот как, хлеб?

Но старик только поддразнивал их. Он дал им монетки, и другие туристы последовали его примеру.

Вожак взобрался на верхнюю каменную ступеньку и окинул руины покровительственным взглядом. Он отпустил шутку; он начал читать лекцию. Другие послушно слонялись поблизости, безо всякого любопытства глядя туда, куда глядел вожак.

Ко мне поспешно приблизился юноша лет шестнадцати в белых фланелевых штанах и сообщил:

— Это крепость Пандавов.

Я возразил:

— Это не крепость.

— Это крепость Пандавов.

— Нет.

Юноша с недоумением махнул в сторону вожака.

— А он говорит, что это крепость Пандавов.

— Скажи ему, что это чепуха. Он сам не знает, о чем говорит.

Мальчик посмотрел на меня с такой оторопью, словно я ударил или оскорбил его. Потом попятился в сторону, повернулся и побежал к группе, обступившей своего вожака.

Мы снова сидели в конце автобуса, и он уже собирался отъезжать, когда вожак вдруг предложил поесть. Кондуктор опять открыл дверь, и один из слуг — особенно грязный, старый и беззубый, — засуетился. Проворно и по-хозяйски он стал проталкивать по проходу жестянки «Далда» и вытаскивать их на обочину дороги. Я запротестовал было, видя новую отсрочку; мальчик в белых штанах поглядел на меня с ужасом; и тут я наконец понял, что мы очутились среди членов одного семейства, что автобус этот заказной, что нас подобрали из милосердия. Автобус снова опустел. Мы остались беспомощно сидеть на своих местах, а тем временем мимо проезжали пассажирские автобусы на Шринагар, где явно имелись свободные места.

Это было брахманское семейство, и вегетарианская пища подавалась согласно определенному обряду. К ней не позволялось прикасаться никому, кроме того старого грязного слуги, который при упоминании еды встрепенулся и начал энергично действовать. Теми самыми пальцами, которыми минуту назад он скручивал сморщенную сигарету, а потом подхватил пыльные жестянки «Далда» с пыльного автобусного пола, теперь он — разумеется, используя только правую руку, — раздавал туристам пури[6], вынимая их из одной жестянки, зачерпывал приправленную карри картошку из другой жестянки, а потом поливал соусом чатни из третьей. Этот слуга был из правильной касты, и никакая еда, поданная его правой рукой, не могла быть нечистой. Еда поглощалась с удовольствием. Только что обочина была пустынна; но тут в мгновенье ока едоков окружили селяне и длинношерстные кашмирские собаки. Собаки держались поодаль — они стояли как вкопанные, опустив чуткие хвосты, а позади них поля простирались до самых гор. А селяне — мужчины и дети — встали прямо над сидевшими на корточками едоками, которые — в точности как знаменитости в гуще восторженной толпы — слегка изменили свое поведение. Они стали есть с более шумным смаком, чуть-чуть повысили голоса, начали смеяться громче и дольше. А слуга, сделавшись еще суетливее, хмурился, словно под гнетом важных обязанностей. Его губы совсем пропали между беззубыми деснами.