Тень стрелы - Елена Крюкова

– Боже мой, и Бекетов…

– Да, и Бекетов тоже. Вчера. Он исчез вчера.

– Двенадцать человек, Роман Федорович.

– Как двенадцать апостолов, хотите вы сказать? – Унгерн отшагнул от походной кровати, на краешке которой сидел Иуда Семенов и старательно записывал диктуемые фамилии плотницким карандашом. – Это те сведения, которые я знаю. Мне никто больше пока не сообщал ни о ком.

Барон Унгерн диктовал Иуде Семенову имена и фамилии пропавших без вести из лагеря. Людей искали, не нашли. Рассказ Катерины Терсицкой о страшной пещере подлил масла в огонь раздумий. Иуда, наклонив голову, старательно писал. Его лицо слишком низко склонилось над желтым плотным листом бумаги. Свеча горела сбоку, и лицо Иуды оказалось в тени. Унгерн, как ни щурился, не мог его рассмотреть.

«Они все пропали. Их похитили.

Нет! Их убили.

Каждого – поодиночке?!

Нет, всех скопом. Зазвали в одно место – и открыли огонь.

Нет, нет, этого не могло быть. Они же все исчезали порознь. Сегодня – один, завтра – другой. В такое тяжелое время, когда мне, мне, великому герою Азии, нужен каждый человек, каждый воин в войске. Я не могу понять, уследить, как это происходит. И, главное, никто не может. Выставить дозор около каждой юрты?! Около каждой палатки?! Какая чушь. Какая беспросветная чушь. Если надо – похититель проникнет и через дозор, едва дозорный задремлет. И какой дозор зимой. Солдат околеть на морозе может. А убийца, ежели он существует на самом деле, запросто убьет дозорного».

Унгерн прикурил от свечи. Задымил китайской вонючей папиросой. Зло плюнул ее, загасил в кулаке. Взял со стола трубку, раскурил. Пока он совершал все эти неторопливые, размеренные движения, он думал. Он думал, и его высокий, как край монгольской чаши для люй-ча, обветренный лоб морщился, и его глаза вспыхивали бело-зеленым, дьявольски-болотным светом – и снова гасли, и вспыхивали снова.

«Тишина. Какая тишина. И сейчас, в этой тишине, пока я тут ломаю голову в командирской своей юрте над этой чертовой загадкой, у меня из лагеря исчезает еще кто-нибудь. Кто?! – Он втянул дым так, что щеки его резко и глубоко ввалились, и все побледневшее лицо стало похоже на отрытый в красной пустыне Гоби череп. – Я узнаю это. Я, последний Великий Могол, я, великий цин-ван, первый азийский князь, пришедший с севера, исполняющий великую миссию освобождения всея Азии от нечисти. От красной нечисти, что, как саранча, покрыла ее беспредельные пространства».

Дым вился над его лысеющей, коротко стриженной головой, раскидистый, белесый, как полынь, дым. Он вдохнул горький запах дыма. Слава Богу, этот табак не китайский, этот табачок – еще из тех, русских запасов, черноморский, подарок весельчака Зданевича, особо ценившего болгарский тютюн. Бедный Зданевич. Где он сейчас. Черт, неужто в той пещере, о которой так плохо, так путано и невнятно рассказывала эта робкая беленькая жена его бравого атамана, эта златокосая Катерина?.. И там – его скелет?.. Нет, чушь. Гнать от себя эти вздорные мысли.

Он кинул взгляд на стол. Нож, найденный Осипом Фуфачевым, валялся на столе перед ним. Он не стал брать его в руки – ощупал глазами. Превосходно сработанный нож, дерзко-неприличная рукоять выточена из очень твердой породы дерева… и гравировка потрясающая: как можно было добиться не только графического, но и цветового эффекта изображения женской фигуры? Неведомая восточная техника… Да, Восток далеко, далеко и бесповоротно обскакал Запад в том, что касается всяких тонкостей и изощренностей… Унгерн, слегка выкатив светлые рыбьи глаза, безотрывно глядел на нож – так глядят на живую женщину, лежащую на ложе. Осип Фуфачев принес ему и оторванный погон, также найденный на Толе. Нет, какой из него, Унгерна, следователь! Да никакой. Выпороть, высечь, казнить за ослушание, поднять дивизию в атаку, взять крепость, взять город – да, это он умел. Никто и никогда в жизни не учил его расследовать тайные дела. Преступления. Он сам… да, он сам мог убить. Повесить. Разрубить шашкой надвое. Но – на виду. И за дело. За правое дело, которое он, барон Унгерн, милостью Божией, отстаивал всюду и всегда.

Свеча горела ровно и ярко. Лезвие ножа с таинственной соблазнительной гравировкой блестело в свете свечи серебряно, как рыба с нежной чешуей – сиг или чехонь, – насильно вынутая из ловчей сети. Барон тронул лезвие пальцем. Остро наточено. Необычной конфигурации лезвие все-таки. Сибирские охотники такие ножи не вытачивают, чтоб ходить на зверя. У медвежатников ножи иные. И у аратов, для резанья баранов, ножи иные. И не военный это нож гаминов-китайцев. Нет, нет, у него совсем другая форма; он длинный, будто длинная рыба, напоминает большую чехонь, лезвие сужается книзу, к острию, словно рыбья узкая морда. Лезвие превращается в луч света. Таким ножом легко пронзить насквозь человека, насадить, как рыбу на острогу. И это коричневое засохшее пятнышко у корня ножа, у основания, где дерево намертво спаялось с металлом. Этим ножом убивали, барон Унгерн. Бесспорно убивали. Ты можешь поклясться в этом на священной иконе святого рыцаря Роберта, принадлежащей древнему роду Унгерн фон Штернбергов.

Он усмехнулся, и усмешка вышла жуткой. Она отразилась в зеркальном осколке, приклеенном к стене юрты.

– Это не охотничий нож медвежатников, – вслух, жестко сказал он. – Это – пурба.

«Кажется, я догадываюсь, кто мог убивать таким ножом. Да что там – догадываюсь! Я знаю».

Медведев-Разумовский встретился с Крисом Грегори, работающим на Унгерна в Пекине. Барон и не подозревал, что Грегори уже работает на два фронта. Грегори тайно прибыл в занятую Унгерном Ургу, но у барона, естественно, не появился, отыскав Разумовского, которому и показал, ничтоже сумняшеся, письмо генерала. Читая письмо Унгерна, Разумовский кусал губы, то и дело терял с носа пенсне, подхватывал его на лету, шепотом сквернословя. Ах, как это было поучительно! Как мудро, что господин Грегори не позабыл эту писульку в своих бумагах в Пекине! Самонадеянный барон, зазнайка, задрыга, он всегда был индюком и павлином, он всегда считал себя пупом земли, и только себя.

«Настоящим извещаю Вас, что я недавно занял Ургу, – писал Унгерн своему шпиону. – Территория близ Урги охвачена военными действиями. Войска Нашей Дивизии благополучно уничтожают противника и в самой Урге, и за ее пределами. Ведется успешная работа по объединению Внешней и Внутренней Монголии, и я убежден, что Наши с Богдо-гэгэном усилия не пропадут даром и мы воистину создадим оплот настоящей Власти и Веры с самом сердце Азии. В настоящее время главное мое внимание обращено на области Восточной Монголии, они, по моему замыслу, должны стать преградой на пути вылазок революционного Китая. Запад одержим безумием революции. Тлетворная зараза Запада не должна проникнуть на великий священный Восток.

Следующий шаг, который я намереваюсь сделать, – это создание Срединной Монгольской Империи, что объединит вокруг себя монгольские племена и народы, Тибет, Китайский Туркестан, Синьцзян и возрожденную Маньчжурию. Мы восстановим священную династию Цинь, которая так много сделала для Монголии. Мы вернем Азии великую мировую славу. Именно Азия, и никто другой, даст миру новую жизнь.

Будущее России, разбитой экономически, политически, морально, культурно и духовно, ужасно, дико и не поддается никакому прогнозу. С Западом проще. Запад жиреет и защищает свои капиталы как может от вторжений и разграблений. Красное безумие революции охватывает все и всех. Дорогой Грегори, не можете лиВы прислать мне сюда, в Ургу, опытного и умного монгольского дипломата? Он мне сейчас жизненно необходим. Я как на острове, вокруг меня предатели и изменники. Из моей Дивизии вдобавок неизвестно куда исчезают люди. Ходят слухи, распространяются легенды, что их похищают некие разбойники и якобы замуровывают в таинственной пещере на берегу Толы; я смеялся над этими слухами, но теперь не склонен смеяться: если бы офицеры и солдаты бежали, моя погоня запросто настигла бы их, но тут совсем другое. Я подозреваю всех. Я в кольце врагов. Я надеюсь на Вас. Повлияйте на богатых людей, на китайских купцов, на генералов и аристократов-монархистов, поддерживающих идею возрождения династии Циней, чтобы они дали денег на типографию, и я наладил бы в Урге выпуск газеты, где все время печаталась бы статьи, ратующие за восстановление монархии.

Не верьте ничьим словам и клятвам. Не верьте никому. Иногда не стоит верить даже самому себе. Будьте бодры и надейтесь. Сметайте со своего пути разбойников и негодяев. Я в Урге уже начал это делать.

Разумовский еще раз пробежал глазами письмо. Восстановить династию Циней – или самому сесть на маньчжурский трон? «Наполеон, азийский Наполеон», – шептали губы. Он и не представляет себе, какой круг почета совершают его письма. Грегори не уничтожает ни одного. Он из кошелька Носкова щедро платит Грегори за доносительство, за двойное шпионство. Только бы Ефим продержался, не был пойман! Теперь Унгерн в Урге, и теперь он, подозревающий всех и вся, распустит по Урге свои щупальца, будет косить всех одним серпом, не разбирая, а Носков – что ж, Носков знаком барону. Руками Иуды Семенова в Дивизию не раз поставлялось оружие производства фирмы «Bittermann & С», и с Ефимом Носковым барон знаком лично. Если захочет – труда не заставит отследить купца, тот нахален и по-русски разнуздан и широк, распутством не знаменит, однако разгильдяй, пирушки любит, может, по пьяни, проболтаться о них обо всех, о том, что они…