Викки - Руфь Уолкер

— А еще раз нельзя будет?

— А как насчет того, чтобы работать со мной? Кэтрин на пятом месяце, еще несколько недель — и ей придется уйти из номера. Мне нужна замена, пока она не вернется. — Он так и буравил ее глазами. — Разумеется, до начала представлений я не смогу ничего платить, но что касается тренировок и репетиций, то это бесплатно.

Викки хотела немедленно ответить согласием, но почти тут же сказала себе, что есть много «но». Поскольку она собиралась покинуть цирк, как только получит от Джима деньги, было бы нечестным принимать предложение Маркуса. Конечно, она бы с радостью работала с лошадьми, но только не здесь. Ей был ненавистен этот цирк… И потом, если она начнет репетиции с французом, как скрыть это от Джима?

В последние три дня он был таким странным, часами сидел на кровати с банкой пива в руке, не шевелясь и молча слушая по радио мелодии в стиле кантри… Если Викки скажет ему, что решила принять предложение Маркуса, он тут же вышвырнет ее за порог, и тогда плакали все ее денежки. А без денег как она сможет целый месяц тренироваться, репетировать, питаться, жить?

Нет, лучше пока держать свои планы при себе, но если дело повернется иначе — тогда, кто знает…

— Я подумаю, — ответила она Маркусу. — Есть ряд препятствий, а потому мне потребуется время, чтобы все взвесить.

— Подумай. Поговорим через несколько дней.

12

Одной из добровольных обязанностей, которую взяла на себя Мара, была раздача добрых советов сотоварищам-циркачам; впрочем, это были никакие не советы: просто люди заходили и просили погадать на картах, а попутно начинали изливать душу. Иногда она давала им совет, иногда, если видела бесполезность наставлений, просто выслушивала их, а затем заверяла, что, судя по картам, все будет как нельзя лучше. Совесть ее не мучила: в конце концов, она сама, зная о своем будущем, совершила все предсказанные ей ошибки — что уж говорить о непосвященных душах…

Сегодня у нее сидела шестнадцатилетняя девчонка из семьи эмигрантов Воровских. Она тайно бегала на свидания к одному из чернорабочих — студенту университета, решившему подработать летом денег. Парень отчалил, оставив ее с брюхом, совершенно отчаявшуюся и готовую наложить на себя руки.

Мара посоветовала девушке обо всем рассказать отцу, заверив, что он ее не вышвырнет за порог, как бы зол ни был, потому что на ней держится весь номер с дрессированными пони. Если не любовь, то элементарная корысть убережет Стефана Воровского от этого опрометчивого шага. Даст пощечину, отхлещет ремнем, но выгнать не выгонит — и пусть она держит это в уме, когда станет рассказывать отцу о случившемся с ней несчастье.

Девчонка прекратила реветь, а когда уходила, лицо у нее было почти веселым.

— Роза-мимоза по улице шла, Роза-мимоза подругу нашла, — продекламировала Кланки. — Тебя не смущает, что своим шарлатанством ты мешаешь людям жить своей собственной судьбой?

— Я просто сообщаю им о том, что говорят карты, — лукаво заметила Мара.

Кланки отмахнулась — мол, ладно врать-то!

— Если б меня спросили, — сказала она, — я бы посоветовала ей выйти замуж за мальчишку из семьи Мартини. Он давно по ней сохнет. Может быть, теперь, оставшись в дурах, она его оценит и выбросит из головы своего негодяя студента.

Мара пристально посмотрела на нее.

— Точно так же ты называла когда-то Джейма, — грустно проговорила она.

— Да, но он не сделал тебе ручкой после того, как затащил в постель.

— Может, я просто была в постели лучше, чем эта бедняжка?

Кланки рассеянно улыбнулась:

— Тебе все еще недостает его?

— Увы, да… Говорят, время лечит, но в моем случае этого не случилось.

Она произнесла эту банальную истину — и тут же перенеслась воспоминаниями в прошлое.

…В тот день она кормила Викки. Джейм забежал в вагон, а поскольку на улице шел дождь, в волосах его сверкали капельки воды. «Серебро на золоте…» — подумала она тогда.

Это было так замечательно: занавески задернуты, по металлической крыше пульмановского вагона барабанит дождь, а Джейм снимает с себя промокший костюм и переодевается в халат. Затем садится рядом и, вытирая волосы полотенцем, смотрит, как она кормит ребенка.

Она уловила выражение его взгляда и без всяких слов, как часто у них бывало, поняла, о чем он думает. Когда младенец сладко засопел в колыбельке, она снова обнажила грудь и, не говоря ни слова, придвинулась к Джейму.

Он приник к этой округлой мягкой чаше и начал сосать, и, чувствуя мягкое кольцо его губ, она попыталась понять, что ему сейчас представляется. Может быть, он видит себя младенцем, получающим живительную влагу из материнской груди? Вряд ли! Джейм говорил, что мать ни разу не кормила его, потому что тяжело заболела сразу после родов. Так может быть, он представлял себя Викки, своим собственным ребенком, жадно глотающим жидкое, голубоватое материнское молоко? Какое это имеет значение? Она утолила его потребность — и тем была довольна.

Потом он занимался с ней любовью, но как-то по-новому. Обычно буйный, горячий и необузданный в моменты близости, на этот раз он касался ее будто даже почтительно, и как ни была она тронута его нежностью, ей куда ближе был прежний Джейм-любовник. Она начала его поддразнивать, колко шутить, и в конце концов довела до неистовства, пробуждавшего самые потаенные глубины ее собственной сексуальности…

Воспоминание померкло, и Мара глубоко вздохнула. Боже, как ей недостает его! Долго ли еще ей ждать, пока она завершит свой жизненный путь и воссоединится с ним? А что, если его религия ошибается и он от нее ушел раз и навсегда, и это чувство, что он ждет ее где-то за чертой, — не более чем плод воображения?

Почувствовав, что щеки у нее стали мокрыми, Мара торопливо смахнула слезы: она ощутила на себе внимательный взгляд Кланки.

— Я проголодалась, — быстро сказала она. — Теперь мой черед готовить ленч; иначе говоря, тебе придется довольствоваться консервированным супом и сандвичами с сыром.

Открыв банку с супом, она поставила ее на электроплитку, поджарила сандвичи с сыром, затем положила серебряные вилки и ножи на скатерть, достала салфетки. Стол был почти накрыт, когда в дверь постучали.

— Кто это еще может быть? — проворчала Кланки и пошла к двери.

Оказалось, это Викки — в мужских джинсах и мужской голубой рубашке для черной работы, завязанной узлом под грудью. Мара отметила про себя, что даже в этой одежде девушка выглядела истинным воплощением элегантности.

— Можно мне поговорить с Розой? — спросила она у Кланки.

Кланки молча провела ее внутрь и скрылась, опустив за собой полог. «Теперь, — подумала Мара, — она будет стоять и, навострив уши, ловить каждое наше слово».