Николаевская Россия - Астольф де Кюстин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я хранил молчание, но, очевидно, выражение моего лица стало более серьезным. Император пристально посмотрел на меня и затем любезным тоном закончил:
— По крайней мере хоть вид маневров вас, быть может, заинтересует.
— Государь, в России меня все интересует.
Вскоре вслед за этим разговором я здесь же, на балу, был свидетелем следующей любопытной сцены.
Император разговаривал с австрийским послом{58}. Молодой, недавно назначенный камер-юнкер получил от великой княгини Марии Николаевны приказание пригласить от ее имени посла протанцевать с нею полонез. В своем усердии бедный дебютант, прорвав круг придворных, о котором я уже упоминал, бесстрашно подошел к императору и при его величестве обратился к австрийскому послу:
— Граф, герцогиня Лейхтенбергская просит вас танцевать с нею первый полонез.
Император, недовольный поведением своего камер-юнкера, сказал ему громко:
— Вы только что назначены на вашу должность, так научитесь же правильно выполнять ее. Прежде всего моя дочь не герцогиня Лейхтенбергская, а великая княгиня Мария Николаевна, а затем вы должны знать, что меня не прерывают, когда я с кем-либо разговариваю…
Оставляю свои записи, чтобы отправиться на обед к русскому офицеру, молодому графу, который сегодня утром познакомил меня со здешним минеральным кабинетом{59}, наилучшим, как мне кажется, в Европе, так как уральские горные рудники по своему богатству совершенно исключительны. Здесь ничего нельзя осмотреть без провожатых, да и мало дней в году, когда те или иные интересные общественные учреждения можно посетить. Летом здания, пострадавшие от зимних морозов, ремонтируются, а зимой вся публика либо мерзнет, либо танцует. Я не преувеличу, если скажу, что в Петербурге знакомишься с Россией не лучше, чем в Париже. Ведь недостаточно лишь приехать в страну, чтобы изучить ее, а здесь без протекции вы ни о чем не получите понятия. Протекция же вас тиранит и дает обо всем ложное представление, к чему здесь, в сущности, и стремятся.
ГЛАВА IX
Торжественный спектакль. — Появление монарха и казенные восторги. — Рассказ Николая о восстании декабристов. — Отречение Константина. — «Мужество перед ударами убийц». — Ненависть Николая к конституции. — Кюстин подавлен. — Придворная пастораль. — Друг императрицы. — «Монархам чувство благодарности мало знакомо». — Холерный бунт. — Акции Кюстина поднимаются. — Льстивость, граничащая с героизмом. — Если не раб, то бунтовщик. — Иллюзия порядка и спокойствия.
Сегодня я присутствовал в опере на «гала-спектакле». Блестяще освещенный зал показался мне достаточно большим и прекрасно сконструированным. В нем нет ни балконов, ни галерей, ничто не мешает здесь архитектору в осуществлении своего плана, так как он не должен думать о местах для простой публики. Зрительный зал в Петербурге может поэтому строиться в простом и строгом стиле, как итальянские театры, в которых женщины, не принадлежащие к высшему свету, сидят в партере{60}.
Благодаря исключительной любезности мне было предоставлено на сегодняшний торжественный спектакль кресло в первом ряду партера. Обычно в такие дни эти кресла предназначаются лишь для высшей знати, то есть для придворных лиц первого класса в блестящих мундирах, соответствующих их чину и званию.
Мой сосед справа, заметив по моему платью, что я иностранец, заговорил со мной по-французски с той изысканной вежливостью, которая отличает в Петербурге не только высшее общество, но, в известной степени, и людей других сословий. Здесь все вежливы: знатные люди — из желания показать свое хорошее воспитание, простые — из постоянного страха.
Я не слишком внимательно следил за спектаклем, гораздо более интересуясь зрителями. Императорская ложа — это блестящий салон, занимающий глубину зрительного зала и освещенный еще более ярко, чем остальная часть театра.
Появление императора было величественно. Когда он рядом с императрицей, в сопровождении членов царской фамилии и придворных приблизился к барьеру своей ложи, все присутствующие встали. Императоре присущим ему достоинством, прежде чем сесть, приветствовал собравшихся в зале поклоном. Одновременно с ним поклонилась и императрица, но — что показалось мне недостаточным уважением к публике — вместе с ними раскланивалась и вся свита. Зал, в свою очередь, приветствовал своего монарха поклонами, аплодисментами и криками «ура». Эта преувеличенная демонстрация своих чувств носила все же явно официальный характер, что значительно понижало ее ценность. Да и что удивительного в том, что самодержавный монарх приветствуется в своей столице партером, переполненным придворной знатью?
Неизменная угодливость, которую всегда встречает император, служит причиной того, что лишь два раза в течение всей своей жизни он имел случай померяться своим личным могуществом с толпой, и оба эти раза во время народных восстаний. В России нет более свободного человека, чем восставший солдат.
Я невольно вспомнил о поведении императора при самом вступлении его на престол, и эта интересная страница истории отвлекла меня от спектакля, на котором я присутствовал. То, что я хочу рассказать здесь, сообщил мне лично император во время одной из наших бесед.
В тот день, когда Николай вступил на престол, вспыхнул мятеж в гвардии. При первом же известии о восстании в войсках император и императрица одни отправились в придворную церковь и там, на коленях у ступеней алтаря, поклялись перед Господом умереть на престоле, если им не удастся восторжествовать над мятежниками. Император считал опасность серьезной, так как он уже знал, что митрополит тщетно пытался успокоить солдат: в России волнение, которое не в силах усмирить духовная власть, считается серьезным.
Осенив себя крестным знамением, император отправился, рассчитывая покорить мятежников одним своим появлением и спокойным, энергичным выражением лица. Он сам рассказал мне эту сцену, но, к сожалению, я забыл начало рассказа, потому что был смущен неожиданным оборотом, который принял наш разговор. Я воспроизведу его поэтому лишь с того момента, который отчетливо сохранился в моей памяти.
— Государь, вы черпали вашу силу из надежного источника.
— Я не знал, что буду делать и что говорить; я следовал лишь высшему внушению.
— Чтобы иметь подобные внушения, должно заслужить их.
— Я не совершил ничего сверхъестественного. Я сказал лишь солдатам: «Вернитесь в ваши ряды!» — и, объезжая полк, крикнул: «На колени!» Все повиновались. Сильным меня сделало то, что за несколько мгновений до этого я вполне примирился с мыслью о смерти. Я рад успеху, но не горжусь им, так как
