Змееныш - Андрей Дашков

У человечка был широкий тонкогубый рот, полный гнилых зубов, тонкая морщинистая шейка и похожие на двух пауков бледные кисти рук, слишком большие для столь тщедушного тела. Кроме прочих уродств, у него были вырваны ноздри. Редкая бороденка напоминала связку крысиных хвостов, растущих из побитых оспой щек и свисавших до груди.

Это отвратительное существо могло двигаться и дышало, и все же казалось, что жизни в нем меньше, чем в ржавом металлическом ноже. Вряд ли оно надолго покидало пыточную камеру, и единственным смыслом его существования давно стало зловещее ремесло. Существо питалось смертью и болью.

Человечек оглядел Стервятника, словно оценивая его стойкость и сложность предстоящей работы. Наверное, по изможденному виду пленника ясно было, что тот долго не продержится. Пыточных дел мастер издал скрип, будто плохо смазанные дверные петли. Люгер с трудом догадался, что эти визгливые звуки означают смех.

Человечек сделал неопределенный жест, и солдаты швырнули Стервятника на стол животом кверху. Затем в нескольких местах перехватили его тело металлическими хомутами. Руки и ноги были привязаны кожаными ремнями так туго, что Люгер едва мог пошевелить пальцами. Зато голову он поворачивал более или менее свободно, и в этом скрывался определенный смысл – взгляду жертвы в любой момент было доступно собственное истязаемое тело. Вернее, то, что от него осталось.

После того как солдаты удалились, человечек медленно приблизился к столу. Перед глазами Стервятника появилась его ряса, многократно залитая кровью, отчего ткань сделалась жесткой и окрасилась в грязно-багровый цвет. На узника повеяло непередаваемым зловонием. Если бы Люгер что-нибудь ел в течение последних суток, его бы непременно стошнило. Вскоре он понял, что было главной причиной дурного запаха: уродец в рясе учащенно дышал, открыв рот, отчего стали видны покрытые язвами десны. Бледные руки с расплющенными подушечками пальцев замелькали над привязанной жертвой, избавляя ее от лишней одежды.

Раздетый донага, Люгер почувствовал себя донельзя уязвимым, хотя ему к той минуте должно было быть все равно. Между тем обитатель подземелья принялся поглаживать его, тщетно пытаясь возбудить и, по-видимому, от этого все сильнее раздражаясь.

Стервятника душили отвращение и ненависть, а человечек вскоре пришел в неистовство. Слюна текла из смердящего рта и капала на Люгера, а потом мерзавцу вздумалось поцеловать его, и, едва не задохнувшись от зловония, Слот сделал единственное, что ему оставалось: ударил своего мучителя головой.

Завопив от боли и ярости, палач отшатнулся. У него был разбит нос, и кровь хлынула ему на подбородок, но это явилось слабым утешением для Стервятника. Он ощутил внезапное головокружение – ему почудилось, что темный потолок угрожающе накренился… А чудовище уже улыбалось и, макая палец в собственную кровь, принялось что-то рисовать на коже жертвы. По большей части это были замкнутые линии на руках, ногах и вокруг шеи. Закончив, человечек наклонился и почти ласково прошептал Люгеру на ухо:

– Эти болваны плохо тебя привязали. Я займусь с тобой любовью после, когда ты поймешь, что я твой самый близкий друг. Ведь именно я прекращу твои страдания.

Откуда-то из-за спины он вытащил длинную иглу и с улыбкой загнал ее под ноготь указательного пальца на правой руке Стервятника.

Так начался двенадцатичасовой кошмар, по завершении которого Люгер остался жив только благодаря присутствию мокши.

Он совершенно не чувствовал боли, однако безнадежность, страх и унижение терзали его душу, пока инструменты терпеливого и умелого палача терзали тело. Самым мучительным было то, что он видел свою изуродованную, окровавленную, обугленную плоть и сознавал, что в лучшем случае навсегда останется калекой, а в худшем – просто умрет от потери крови.

Спустя несколько часов после начала пытки у него были вырваны ногти на обеих руках, обожжена грудь и отрезано правое ухо. Обитатель подземелья выполнял свою работу с явным наслаждением. Люгер понимал, что нужно притворяться, иначе конец наступит очень скоро, и вместо стонов принялся издавать дикие вопли. Впрочем, это не слишком облегчило его участь.

Когда у него были сожжены ступни обеих ног и выбиты передние зубы, в камере снова ненадолго появился герцог. Брезгливо морщась от дурного запаха, он вполне светским тоном осведомился, не появилось ли у Люгера желание поведать о содержимом дипломатического багажа советника Гагиуса.

Даже если бы Слот хотел, он не мог бы сказать об этом ни слова. По-видимому, на Блуденса произвела впечатление его почти невероятная выдержка.

– Отруби-ка ему одну руку, – приказал он палачу и пожелал лично присутствовать при ампутации.

Человечек с вдохновением взялся за дело, но использовал вместо топора ржавую пилу.

Он перепиливал кость поблизости от локтового сустава в течение четверти часа. На протяжении этого времени Люгер познал горький вкус безнадежности. Лишившись руки, он терял даже призрачную надежду вырваться из плена и отомстить. Стойкость, истинная или показная, утратила всякий смысл. Он рассказал бы Блуденсу все, что знал, если бы того интересовало хоть что-нибудь, кроме неизвестных самому Слоту обстоятельств бесследного исчезновении советника.

Когда часть руки была отправлена в корзину, а палач начал прижигать рану, чтобы из нее не хлестала кровь, на глазах Стервятника против воли выступили слезы отчаяния, и герцог счел это хорошим знаком. Если бы Люгер не был так измучен, он, возможно, сочинил бы какую-нибудь историю, проверка которой потребовала бы времени, и это отсрочило бы дальнейшую пытку.

Но отсрочки не предвиделось. На последующие три-четыре часа он погрузился в огненно-багровый удушливый туман и несколько раз терял сознание. Блуденс приходил еще раз, а может быть, у Люгера начались галлюцинации. Во всяком случае, Слот слышал, как герцог приказал отрезать ему язык, но не трогать оставшуюся руку, дабы он мог что-нибудь написать. Впрочем, в его признание Блуденс, похоже, уже почти не верил. Неуступчивость искалеченного пленника не на шутку задевала палача, который изо всех сил старался угодить своему герцогу.

Он разжал челюсти Стервятника при помощи стального прута, а затем щипцами откусил ему язык. Слот чуть не захлебнулся кровью. Она быстро наполнила непривычную и невыносимую пустоту во рту.

В глазах померкло, но даже абсолютная тьма не принесла избавления от муки. Воображение рисовало то, чего не могли узреть слезящиеся глаза. Оно продолжало свою страшную работу еще очень долго: Люгер уже видел себя немым обрубком, обреченным провести остаток жалкой жизни где-нибудь на герцогской псарне…