В пылу любовного угара - Елена Арсеньева

– Потому что в желудях находится ядовитое вещество – танин, – с наставительным выражением проговорила «сельская учительница». – У нас у соседей сын съел кашу из желудей – и у него отнялись ноги. Отравился танином.

– И что? – ужаснулась Лиза. – Умер?

– Еле выходили, – вздохнула «сельская учительница». – Нужно было молоко, чтобы вылечить его. А где сейчас молоко взять? У другой соседки есть корова, но женщина такая куркулиха – не давала ни капли, только на обмен. Родители с себя все сняли, меняли и поили сына. Кое-как выходили мальчика, но сами нищие остались.

– Вот и сучка! – вызверилась старушка. – Да, сейчас таких куркулей развелось немало. Но соседи твои, милушка, сами виноваты, что сын отравился. Плохо желуди приготовили. Их сначала надо очистить и кипятить, все время меняя воду. Терпение нужно, зато потом ничего не бояться можно. Покупайте прянички, не сомневайтесь! – повернулась она к Лизе.

Однако та послала ей извиняющуюся улыбку и быстренько замешалась в толпу. Не хватало еще танином отравиться! Кто будет для нее молоко добывать? Петрусь, что ли? Ха-ха! Или отец Игнатий? Один ее с удовольствием пристрелил бы, второй – придушил. Еще те у нее соратнички по борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!

Лиза бродила по площади туда-сюда, но никак не могла найти то, что искала. Между делом присматривалась к людям.

Многие немецкие солдаты хотели поменять на продукты униформу, шинели, армейские башмаки или сапоги. Их сторонились. Лиза поняла, что люди избегают обмена, потому что их поражало низкое качество материала, из которого была сшита форма. Неудивительно, что те солдаты, которые, наоборот, меняли на вещи еду – мед в картонных стаканчиках, или подозрительного вида колбасу, или крупу, не похожую на крупу, – просили за них шерстяные или меховые вещи. Пережив русскую зиму хоть раз, начинаешь относиться к ней как к серьезному противнику и заботиться о себе сам, если то же самое не в силах сделать командование.

Вот и хорошо, что оно не в силах! Вот и замечательно!

Послышался рокот самолета. Все задрали головы и смотрели в небо. Пилот доказывал свое мастерство, то заставляя «Мессершмитт» взмывать в неимоверную высоту, то падать низко к земле. Воздушная акробатика выглядела весьма эффектно, но у Лизы мороз пошел по коже. Она машинально начала запихивать обратно в сетку кофту, которую только что развернула.

– Погоди! – схватила ее за руку какая-то толстая селянка с мрачным краснощеким лицом. – Что ж, менять не станешь? Какая вещь добрая… Полпуда картошки даю, берешь?

– Не беру, – буркнула Лиза, сбрасывая ее короткопалую руку со своей. – Нет, я не буду менять. Раздумала.

– А чего вдруг? – изумилась баба.

Лиза ее почти не слышала, да и вряд ли понимала, что говорит и что делает. В ушах звенело от рева самолета. В глазах потемнело при виде черных крестов на его крыльях.

Ерунда, конечно. Таких самолетов полно, это самый типичный немецкий истребитель. И все же леденит душу его рев. Пуганая ворона, знаете ли… Нужно уйти отсюда. Тот случай на берегу сделал Лизу настоящий психопаткой. Да-да, нужно уйти!

Девушка стала пробираться сквозь толчею к краю площади. А, черт, Липовая же на противоположной стороне, куда только Лиза смотрела! Повернула снова на площадь, и в то же мгновение самолет пошел в крутое пике, а к реву мотора примешался другой звук.

Он начал стрелять! Он расстреливал эсэсовцев, собравшихся во дворе казармы!

Тот же самый самолет… Тот же самый кошмар, что был на берегу…

Пули косили солдат – Лиза воочию убедилась теперь, насколько верно это выражение. Именно косили, как траву.

Эсэсовцы кинулись врассыпную, но устоять на ногах удавалось немногим, они падали десятками подряд. Самолет зашел на новый вираж… Кто-то из уцелевших солдат пытался скрыться в здании, но многие выбежали из ворот и в панике метались по площади. Люди, находившиеся на ней, и продавцы, и покупатели, бросились в разные стороны. Но «мессер» снизился и носился над площадью, его пулеметы не переставали строчить. Может быть, летчик выцеливал черные мундиры, но пули не выбирали…

Страшный крик стоял над площадью. Люди падали и застывали в лужах крови. Молодой эсэсовец, а рядом та женщина со штопаными чулками, так и зажатыми в руке. Еще один черный мундир – и подле мужчина в поношенном пиджаке, оба одинаково залитые кровью. Мальчик с желудевым пряником в руке… Боже мой!

– Не стой! Бежим!

Кто-то с силой толкнул Лизу в спину, да так, что она чуть не упала. Тот же человек помог ей удержаться, схватив за руку. Потащил за собой, крича:

– Шевели ногами! Убьют!

Затолкал ее в подворотню, прижал к стене, защищая своим телом.

Лиза тупо удивилась, разглядев наконец Петруся. Он что, спасает ее? Чудеса… Откуда он вообще тут взялся, интересно знать? Лиза не удержалась, спросила:

– Как ты сюда попал?

– Да так, пришел сахарку выменять на махорку, – угрюмо ухмыльнулся он. – А тут такое… Смотрю, ты мечешься, ну, думаю, надо спасать.

– Что ты врешь? – возмущенно выкрикнула Лиза. – Сахарок, махорка… Ты за мной следил! Боялся, чтобы не сбежала, да? Вы мне не верите, ни ты, ни отец Игнатий!

– И что такого? Ну, не верим. Подумаешь, велика беда! Ну, следил… Если б не следил, то не оказался бы рядом, небось валялась бы там сейчас мертвая!

Он махнул в сторону площади, и тут же новая очередь заглушила его голос.

Петрусь схватил Лизу за плечи и прижал к кирпичной стене, прикрывая собой. Пули чиркнули в полуметре от их ног, и Петрусь подтолкнул Лизу глубже в подворотню.

– Вот застрелили бы тебя, и кто взорвал бы «Розовую розу»? – проворчал он.

– Ну да, – зло усмехнулась Лиза, – я для вас со стариком просто ценное взрывное устройство, не больше.

– Вот именно, – холодно согласился Петрусь.

Лиза опустила голову. Их с Петрусем неприязнь взаимна, что и говорить. Для этого невозможно красивого парня она – нечто неодушевленное, чужое, внушающее отвращение и даже ненависть. Ее просто используют – и даже используют с отвращением.

– Удивляюсь, – с трудом выговорила она, а горло так и сводило подступавшими слезами, – как ты решился до меня дотронуться. Мог бы и винтовкой в подворотню затолкать. Ты ж ненавидишь меня! И старик тоже. Вы же во мне видите гранату, которую готовитесь бросить во врага, а что будет со мной – вам все равно. Ты еще радоваться будешь, если я взорвусь там, вместе с фаши…

Она не договорила. Петрусь прижал ее к стенке и навалился всем телом. Рот его прильнул к ее рту и впился в него. Лиза задохнулась. Попыталась рвануться, но литое тело его, руки его лишали возможности шевельнуться, а губы лишили возможности соображать. Вспышка неистового счастья прострелила ее стремительней пули, и Лиза вдруг ощутила себя брошенной, потерянной, страшно одинокой, когда Петрусь отстранился.