Честь - Гумер Баширов

Вечером после жатвы девушки, усталые, плетутся к молотилке. Они едва держатся на ногах. Однако стоит ей подать голос, а машине загудеть, как в них снова просыпается яростная сила, и скоро все на току приходит в шумное и веселое движение. А когда начинает заниматься заря и на току светлеет, они с удивлением смотрят на горы соломы, на высокие кучи намолоченного зерна: «Неужели это мы наработали за ночь?»

Но вот раздается крик бригадира: «Кончай!» — и девушки тут же валятся на солому и мгновенно засыпают. С восходом солнца они снова жнут пшеницу, вяжут снопы, а вечером опять бредут к молотилке.

Нэфисэ взглянула на худые руки Мэулихэ, и ей стало безмерно жаль старушку. Тяжело ей трудиться наравне с молодыми. Но что же делать? Бригада должна убрать до вечера хотя бы по пятнадцать соток на человека! Нэфисэ ласково коснулась ее плеча:

— Мэулихэ-апа!

Так подходила она к каждой и окликала:

— Зэйнэпбану!.. Карлыгач!.. Вставайте! Пора начинать!

Мэулихэ привстала с трудом, но тут же схватилась за поясницу и застонала:

— О-ой, как ломит... — Она повела глазами по сторонам. Другие еще и не поднялись...

Зэйнэпбану не в силах была раскрыть глаза. Облизывая пересохшие губы, она взмолилась к Нэфисэ:

— Ой, душенька! Хоть еще минуточку...

Пока Нэфисэ, бегая по хрусткой стерне, будила остальных, Зэйнэпбану снова заснула. Притихла и Мэулихэ. Нэфисэ тревожно посмотрела на поля Аланбаша, которые начинались сразу за речкой. Там еще не поднимались. Нэфисэ крикнула во весь голос:

— Гей! Стахановки «Чулпана»! Весь район смотрит на нас! Вставайте быстрей!

Под всеми суслонами закопошились. Девушки, потягиваясь и растирая поясницы, наскоро умылись и заспешили каждая на свою полоску.

С завистью проводили они глазами мальчика из бригады Бикмуллы, который проехал на лобогрейке к соседнему участку. Апипэ даже глубоко вздохнула, вспомнив, что до войны почти весь хлеб убирали машинами.

— Эх, бывало, в момент жатву заканчивали! У хороших людей и сейчас хлеба комбайнами да жнейками убирают, — скосила она зеленые глаза на Нэфисэ. — Ходишь ты везде, а нет того, чтобы выпросить в МТС хоть один комбайн! Хоть бы свою колхозную лобогрейку получить! — усмехнулась она.

— Ну, сейчас не до разговоров! — оборвала Нэфисэ. — Давайте-ка, пока аланбашцы не проснулись, наворочаем штук пятьдесят снопов. На лобогрейку мало надежды: их две на три бригады.

— Почему бы Гюльсум не приехать к нам с комбайном?

— Потому что этого в договоре не записано. У нее и без того работы по горло. Скажешь спасибо, если молотить поможет.

А Зэйнэпбану уже принялась жать. Широко расставив ноги, она захватывала при каждом взмахе серпа огромные пучки пшеницы. Как всегда, она сразу вырвалась вперед. В крепкой ее поступи, в движении могучих загорелых рук было столько силы и стремительности, что восхищенные подруги невольно тянулись за ней. А Зэйнэпбану двигалась все вперед и вперед, и пшеница, казалось, сама уступала ей дорогу, падала, перекатываясь крупными волнами, по левую ее сторону. Громадный, с добрую бочку, сноп, как игрушка, вертелся у нее в руках.

Многим из девушек никогда до этого не приходилось жать серпом. Оставшиеся со времени единоличного хозяйства серпы домовитые хозяйки давно уже, завернув в вышитые нарукавники, сунули в угол чердака. Если б не война, колхозной молодежи оставалось бы лишь удивляться, глядя на лунный изгиб серпа, с каким терпением, почти по зернышку приходилось их дедам собирать урожай. А нынче вот, подобно партизанам, снявшим чехлы со старинных ружей, пришлось и хозяюшкам взяться за серпы.

Нелегко было Нэфисэ и ее девушкам в первый день жатвы: ломило поясницу, острые зубья серпа не раз срезали кожу с пальцев, словно шелуху с картофелины. Однако поясницы скоро привыкли, а пальцы — они заплаток не требуют, тоже быстро зажили. Во всяком случае, молодежи, привыкшей иметь дело со сложными машинами, не очень трудно было освоить старинную «технику». И вот сегодня, на пятый день жатвы, они уже не отставали от опытной жницы — Мэулихэ-апа.

2

Время уже давно перевалило за полдень, жара стояла нестерпимая. Горячий ветер обжигал губы, опаленная, трескалась на руках кожа, пересыхало во рту. Девушки то и дело посматривали на белое облачко, недвижно повисшее вдали.

— Эх, подвесить бы его над головой! — вздыхали они.

Но работа спорилась, несмотря на жару. Поначалу все торопились только догнать Зэйнэпбану, но потом, видя, как заметно убывают несжатые полосы, разохотились: «Ведь этак мы до вечера и закончим!..»

Особенно подбодрило их появление председателя колхоза. Сдвинув на затылок свою серую шляпу, он принялся вымерять шагами сжатый после обеда кусок.

— Тридцать один, тридцать два, тридцать три... Вот это да! А солнце вон где! Тридцать девять, сорок, сорок один... Вот это, скажу я вам, работа!

Ему никто не ответил, да он и не ожидал ответа, шагал довольный, разговаривая сам с собой. Подойдя к Зэйнэпбану, Тимери снял верхний сноп с суслона и высоко поднял его.

— Погляди, а! — покачал он головой. — Ну, хоть на выставку в Москву посылай, — ни один колос не выпадет!.. Спасибо вам, детки! Обрадовали вы меня... И пшеница хороша, и жнете хорошо... не сглазить бы только. Тут хватит и государству сдать, и на фронт отправить, и самим останется. Ежели закончим в добром здравии до праздников, будет вдоволь и на пышки и на оладьи... И еще дополнительную оплату получите... — Он помолчал и, словно убеждая кого-то, добавил: — Думаешь, сама по себе такая пшеничка выросла? Как бы не так! Да ты погляди: ведь зернышко к зернышку, как янтарь!

Когда солнце стало оранжевым и тени по-вечернему удлинились, Нэфисэ побежала на другой участок, к Карлыгач, а возвращаясь, взглянула за речку. Там в высокой пшенице мелькали только цветные платки — женщины жали, не поднимая головы. Ребятишки бегом перетаскивали снопы. Их, маленьких, трудно было и разглядеть, и казалось, снопы сами, покачиваясь, плывут по стерне. Аланбашцы явно приближались к меже, а бригаде Нэфисэ оставалось жать еще немало. Обеспокоенная Нэфисэ опять обратилась к подругам:

— Чувствуете, девушки? Бригада Наташи хочет обогнать нас! Неужели сдадимся, когда осталось так мало? Ну-ка, возьмемся покрепче! — И она сама принялась жать с удвоенной энергией.

Устали, измучились все изрядно. Даже у Зэйнэпбану, идущей впереди, захваты стали куда меньше. Совсем ослабла Мэулихэ. Все же отступать было нельзя, и они еще злее взялись за работу.

Спустя некоторое время Нэфисэ обернулась и увидела, как Мэулихэ вдруг поникла головой и повалилась на стерню. Нэфисэ подбежала к ней и схватила за плечи. Лицо у Мэулихэ побелело, руки тряслись, из носу тонкой струйкой шла кровь.

— Ой, Мэулихэ-апа, милая! Почему же ты молчала?! — Она быстро принесла воды и положила ей на лоб влажную тряпицу. «Это я виновата. Я сама довела до этого. Разве выдержит пожилой человек такую гонку! Будь проклята эта война!..» — упрекала она себя. Потом принесла несколько жакеток и положила их под голову Мэулихэ. — Полежи, отдохни, а там проводим тебя на стан.

Однако Мэулихэ отказалась лежать. Посидев немного, чтобы успокоить Нэфисэ, она снова взялась за серп.

— Вовсе не кружится у меня голова, — отмахнулась она от девушек. Облизнув пересохшие губы, она кивнула на лес, который был уже близко. — Такую малость я хоть ползком, да сожну!

Перед заходом солнца Зэйнэпбану первой вышла на межу; остальные одна за другой дожинали свои полосы и валились на мягкую траву у опушки леса. Хорошо, ох, хорошо было так лежать, ощущая разгоряченным лицом и усталыми руками влажную прохладу травы, думать о том, что ты сегодня победила, как победила и вчера и третьего дня!

Нэфисэ восторженно смотрела на сжатую сегодня пшеницу, на суслоны, которым, казалось, было тесно в поле.

— Идите, голубки, угощу вас за это. Неси-ка, Сумбюль, неси сюда скорее! Пусть отойдут усталые кости, заживут натруженные поясницы, — шутила она.

И вот в кругу появилось деревянное ведерко с айраном, которое утром закопали в землю. Нэфисэ зачерпнула маленьким деревянным ковшом студеного напитка и, плавно покачивая его перед Зэйнэпбану, запела:

Ты выпей, подруга, вот чаша полна.Не спрашивай только, откуда она.Почувствуешь, выпив вот это вино, —Сердечный огонь заливает оно!

Что может быть радостней для усталых друзей, чем эта минута отдыха на травке! Что может быть в такую минуту вкуснее холодного айрана!

Девушки весело улыбались Нэфисэ и не сводили глаз с Зэйнэпбану, которая медленно тянула прохладное питье. Каждая с нетерпением ожидала, что следующий ковш будет предложен ей и он непременно будет еще вкуснее, а теплая дружба веселого кружка, усевшегося вокруг ведерка с айраном, наверное, продлится всю жизнь...