Отблеск безумной звезды - Тронина Татьяна Михайловна

— Нетрудно догадаться… — усмехнулся Павел.

— О, господи… — прошептала Оля. То, что сейчас рассказывал ей Павел, никак не напоминало историю, что преподнесла ей Стефания… Кто из этих двух людей врал? Или у каждого была своя правда?.. — И ты согласился?

— Разумеется! — зло захохотал он. — Какой юнец откажется от подобного предложения?.. Гормоны бушуют в крови, долгие летние вечера, роскошная девушка с формами… — Он сделал жест руками, изображая эти самые формы. — …которая сама себя предлагает, не требуя при этом никакой любви!

— Ну да…

— Это теперь я знаю, что женщинам нельзя верить! Ведь, что бы они ни говорили, каких бы современных принципов ни придерживались, они всегда надеются, что их будут любить!

— А она тебя любила? — тихо спросила Оля.

— Не знаю! — огрызнулся он. — Может быть, и любила… а может быть, не могла мне простить, что я так и не смог полюбить ее. Да, я виноват! — сердито повторил Павел. — Я должен был обо всем этом знать!.. Но… В общем, и до сих пор для меня женская душа — потемки… А тогда я просто надеялся хорошо провести время!

— А что было потом?

— Отец Стефании очень хотел, чтобы Фаня поступила в институт… — мрачно продолжил Павел. — Она еще кучу учебников привезла с собой… Но едва ли прочитала хоть одну страницу, поскольку все свободное время мы проводили вместе. «Послушай, — сказала мне Фаня в конце лета, — учиться я не хочу, да и тебе не стоит идти в армию. Наши родители все устроят». «Каким образом?» — удивился я. «Есть прекрасный выход — мы поженимся, и никто от нас ничего не потребует…» «Я не собираюсь на тебе жениться! Ни на тебе, ни на ком-либо другом, — сказал я ей. — И вообще мы с самого начала договаривались, что ничего подобного у нас не будет…»

— А она?

— Она настаивала на своем. Стефания — девушка решительная. Увидела, что я не согласен, и рассказала все своему папе. Ну, конечно, она преподнесла ему романтический вариант нашей связи — любовь-морковь и все такое… Папа Стефании пошел к моему отцу. Отец не имел ничего против, чтобы я женился на Фане… Но я не хотел! У меня были совсем другие планы! — иронично произнес Павел.

— Неприятная история… — сказала Оля, внимательно глядя на него. — Если Фаня действительно тебя любила…

— Я не знаю, любила она меня или нет, но если бы она действительно хотела повеситься, то не вбивала бы в стену тот маленький гвоздик, на который и картину-то повесить нельзя, а выбрала бы что-нибудь поосновательней… — с раздражением произнес Павел. — Ты, конечно, вправе считать меня чудовищем, погубившим юную девицу… Но веревку она сделала из старой простыни, которая расползалась от одного прикосновения. Я потому так говорю, что сам потом все это видел — и вбитый в стену гвоздь, и веревку… И не стала бы она это делать за мгновение до того, как к ней в комнату постучался ее отец. Она все рассчитала!

— Ты думаешь, все это было не всерьез?

— Я в этом уверен! Фаня и тогда, в возрасте своих нежнейших семнадцати лет, отличалась здравым умом и рассудительностью… Ее напору позавидовал бы танк! Я тебя уверяю, Оля, она всегда знает, чего хочет! В семь, семнадцать или семьдесят лет — она всегда будет добиваться своего…

Перед мысленным Олиным взором предстала Фаня, с ее белой «Ласточкой» и ротвейлером Кексом — машиной и собакой, без которых та не мыслила жизни, и с маленьким белобрысым мальчиком по имени Олег, по стечению обстоятельств — ее сыном… Фаня, которая вспомнила только раз о своем покойном муже Платове, чтобы был повод выпить винца. Фаня, которая никогда и ни в чем не считала себя виноватой и страшно обиделась, когда ей не дали попробовать шашлыка…

Та Фаня, которую знала Оля, действительно не могла всерьез пойти на самоубийство. Скорее всего и тогда, двадцать лет назад, она просто шантажировала всех — и Павла, и своего отца. А когда у нее ничего не вышло, то она страшно разозлилась и придумала эту историю, что Павел любил ее и бросил, так и не сдержав своих обещаний…

«Ну вот, я снова пытаюсь оправдать его! — подумала Оля. — Я уже верю только ему…»

— А Лера? — неожиданно спросила она.

— Что Лера? — поморщился Павел.

— Говорят, что ты избил ее и выгнал на улицу…

— Конечно, я ее выгнал… — прорычал Павел. — Все-то тебе надо знать! Да, я ее выгнал из квартиры — в одной рубашке, вместе с ее любовником. Бить не бил, она сама там где-то на лестнице поскользнулась…

— Ты застал ее с Кириллом? — ахнула Оля.

— Нет, с другим… При чем тут Кирилл? — недовольно буркнул он. — А ко мне как раз Иван в тот вечер приехал, они у подъезда столкнулись. Как ты думаешь, что она ему могла сказать в оправдание? Конечно, это злой муж издевается над ней… Наш Ваня добренький, он ее пожалел!

— Я ее не бил, она сама упала… — пробормотала Оля. — Слушай, а у тебя там крылышки за спиной не растут?

— Что, думаешь, я вру? — усмехнулся Павел. — А зачем? Какой смысл мне себя перед тобой выгораживать?

— Затем, что я тебе нравлюсь, — твердо произнесла Оля. — И напоминаю тебе твою давнюю любовь, эту, как ее там… Дезире.

Ничего не говоря, Павел развернул лодку, и они поплыли обратно.

Всю оставшуюся дорогу они молчали, и лишь однажды, перед старым мостом, он проронил:

— Голову пригни…

На следующий день он уехал.

А вечером Степан Андреевич собрал своих домочадцев и за торжественным ужином сообщил, что окончательное примирение с сыном состоялось и теперь он с чистой совестью может умереть.

— Будет вам! — хлопотала вокруг него Мура. — Вы еще орел… Рановато о смерти думать! А что, Павел-то надолго уехал?

Она произнесла вслух вопрос, который занимал всех.

— Не знаю… — осклабился Степан Андреевич, еще более походя на Кащея Бессмертного. — Мой сын — не бездельник, у него свое дело. Возможно, когда-нибудь в ближайшем будущем он снова навестит нас…

Июль начался с небывалого, изнуряющего зноя, перед которым меркла июньская, веселая жара — ни ветерка, ни дождика, и даже ночью густой пылающий воздух не приносил отдыха. Земля растрескалась, а трава пожухла…

— В сентябре, после свадьбы, поедем в свадебное путешествие, — в один из вечеров сказал Викентий Оле. — К морю… как ты на это смотришь?

— Это было бы здорово! — мечтательно вздохнула она.

Они сидели на крыльце своего флигеля и смотрели, как сад постепенно погружается в темноту. Где-то сверху звякнула оконная рама.

Викентий мельком посмотрел вверх.

— Маму жалко… Раньше мы всегда вместе ездили в туристические поездки. Слушай, может, и в этот раз возьмем ее с собой?..

— В свадебные путешествия мам не берут, — тихо произнесла Оля. — И вообще, ты же знаешь, мы не особенно ладим с Эммой Петровной…

— Вот и помирились бы… Да ладно, ладно, я пошутил! — хмуро произнес он, глядя на ошеломленное Олино лицо. — Кстати, ты знаешь, что я купил у Силантьева твой портрет?

— Купил? — удивленно переспросила она.

— А ты думала, он бесплатно тебе его подарит? — фыркнул Викентий. — Ярослав Глебович еще не все мозги пропил…

— Надо же… А за сколько?

— Задорого, — значительно произнес Викентий. — Он бы все равно его продал. Знаешь, не хотел бы, чтобы твой портрет висел в какой-нибудь галерейке на Крымском Валу, а потом пропадал бы в пентхаузе нового русского…

— Ты опять шутишь! — засмеялась Оля. — До сих пор не могу поверить, чтобы Силантьева так высоко ценили… Да и картина так себе!

— Ты ничего не понимаешь в искусстве! — рассердился Викентий. — К тому же если старик помрет, то его картины сразу подскочат в цене. Степан Андреевич потому и терпит его у себя, что знает, Силантьев не простой пьяница… Все потом скажут: «Ах, благороднейший мэтр, приютил у себя бедного художника, какой он необыкновенный человек!»

— Неужели?

— А вот представь себе! Старик Локотков никогда ничего не делает просто так… — с раздражением закончил Викентий.

— Ладно, ладно, я верю… — Оля разгоряченной щекой потерлась о его плечо. — Только не сердись на меня!