И на земле и над землей - Роберт Паль

О чем думает она сейчас, где носится ее исстрадавшаяся душа? Или наконец успокоилась, согрелась в общем тепле нового рода? Это ж надо было перенести такие муки и не умереть душой, сохранить в себе и материнскую радость, и женское счастье. Хорошо они с Добрецом тогда решили — отвадить торговцев людьми от Сурожа. Какой же молодец его брат, как ладно все у него получилось, сколько русичей от заморской кабалы спас. Да и только ли русичей?

Почувствовав его взгляд, Милица подняла голову, глаза их встретились и рассказали друг другу, как им хорошо. Ягила сидит напротив с ее дочкой на коленях. Той только и нужно что забраться к нему, попрыгать и потаскать за бороду! Борода у мужчины — его честь. За ее оскорбление можно и в Навь угодить. Единственные, кому это не возбраняется, — дети. Им можно и на загривок влезть, и бороду в помело растрепать, и матерого сурового мужа в конягу превратить, отчего тот только довольно кряхтит и млеет от счастья.

А у Благи своя работа — из старого платья шьет мальцам рубашонки. Пока они мальцы, им и мало надо. Вот когда совсем подрастут, тогда рубашонки эти уйдут в память, а на смену им потребуется уже другое — мальчику рубашечка и порточки, а девочке платьишко до пят. Но до этого еще далеко. Нельзя торопить время— Числобог обидится. Ведь время — это наша жизнь. А когда она молода, то дорога вдвойне.

Добрец тоже занят. Вот уже который день чинит поистершуюся в долгой дороге конскую упряжь. Работает деловито, ничего кроме своих ремней, шила да иглы не видит. Тоже о чем-то думает. Не может человек ни о чем не думать. Такое может быть только во сне, не зря же сон считается временной навью. Страшен человек, не умеющий думать или думающий злое. От такого при жизни веет смертью. Холодное сердце у него.

Сынишка с Добрецом большие друзья. Он очень любит помогать отцу. Самому всего год, даже еще имени не имеет, а уже помощник. Вот взялся размотать для него нитку. Нитка крепкая, из конопляных волокон витая, в тугой клубок смотанная. А клубок такой юркий, такой хитрый, никак не уловишь его маленькой ручонкой, все бегает, крутится, не поймать. Вот вильнул длинным хвостиком и пропал совсем. Куда закатился, не видать — темно…

Все хорошо, всем доволен Ягила. Одно плохо — мовницы нет. А ведь для русича это первое дело. Боги требуют, чтобы человек был чист и телом, и душой. От нечистого они слав не приемлют, самых горячих благодарностей не слышат. А без них человек беззащитен от любой порчи и дурного глаза. Неслучайно нечистые и болеют чаще, и в Навь уходят раньше других. Стало быть вместе с домом нужно строить и мовницу. А лучше с нее-то все и начать.

Было и еще одно неудобство, томившее душу Ягилы: при таком скудном освещении он не мог писать. Впрочем, в последний год ему было не до того, но написанное берег, по совету отца Заряна дощечки проморил в горячем растопленном воске, отчего письмена закрепились и проявились еще четче. Кроме того, жидкий воск впитался во все поры и трещинки дерева, отчего оно стало крепче и приятней для глаза, а самое главное — сможет теперь сохраниться на долгие годы.

Конечно, много чего не хватало, многое было несподручно в новом еще неустроенном быту, но все понимали — это дело временное, постепенно все наладится, нужно потерпеть, подождать. Они непривередливы, терпеливы, они подождут, но будут ли ждать боги? Сурица давно кончилась, меда, чтобы приготовить свежую, тоже нет — как быть?

Поговорил с домочадцами. Те тоже давно сокрушались, и вот сообща решили: если у здешних поселян меда не найдется, надо будет сходить на торжище в Киев.

И вот Ягила идет в город. День солнечный, яркий от сияния небес и снегов, ветерок еле шевелит пряди бороды, идти весело и легко. Сначала были одни тропки. Но их было много. Попетляв, они сливались друг с другом, принимали в себя новые и вот стали дорогой. Значит, не одному ему понадобился торг. Не сидится огнищанам в их зимних норах, жизнь требует. А может, просто занедужила душа, просится на волю, к людям — потолкаться в торговых рядах, узнать что ныне почем, послушать, что вокруг деется, чем мир живет.

Вот и Ягила не только за медом идет. Его душа тоже занедужила, ей тоже хочется простора, человеческих голосов, новостей. Страсть как хочется услышать хоть что-нибудь о родных сурожских местах. Не явился ли там новый Бравлин или Криворог, разметал ли своей дружиной эллинские города, что, как мизгири, уселись по краю русского поморья, не кличет ли его покинутый Сурож, где в грязи и пыли лежат низвергнутые греками славянские боги?

Дорога от сурожских поселенцев до Киева недолга — всего-то с десяток поприщ. Как раз успеешь согреться и оглядеться вокруг. Ягиле это интересно и полезно: ведь сколько говорено о трех братьях — Кие, Щеке и Хориве, о местах, где братья обитали и во имя старшего утвердили Киев, а повидать прежде не довелось. Уж и теперь, когда сам стал киянином, не нашлось время походить, посмотреть, поспрошать. Обидно. Но зато сегодня он насытит свою жажду новыми познаниями, даст глазам волю видеть, а душе вбирать и сохранять.

Вот те знаменитые три холма, на которых семьсот лет назад жили со своими людьми древние братья. Щек — это же «чех», пращур нынешних славян-чехов. Хорив, он же Хорвато, Горовато, Хорват — праотец ушедших далеко на полудень хорватов. Ну а Кий… Давно думал Ягила — почему Кий, ведь у славян таких имен не было, и не русское имя это. У древних ириан, братьев наших, говорил отец Зарян, оно означало «владыка», «вождь», «государь». Вот таким владыкой славянским и был этот великий князь. А задолго до него был Кий Древний, когда Отец Орий увел последних славян из далекой земли священных Семи Рек и Загорья, чтобы через многие полуденные страны Двуречья, Египта и Сирии выйти к другим своим собратьям и соязычникам в степи Pa-реки, Дона, Днепра, Карпатских гор — к злачным травам и воде живой.

Вот на этом большом холме, что слева от дороги, на месте прежнего поселения славян и утвердил Кий свой город. И тут же, оставив в нем княжить сына Лебедяна, начал вновь собирать дорогую русичам Великую Скифию. Опять вернул им все степи от Pa-реки и Дона с Донцом до самого синего Дуная и гор Карпатских, построил новую столицу — славную Голунь — и много других городов. И прозвалась эта страна уже не Скифией, а Русской Колунью — Русколанью.

Шел Ягила по древней земле своих праотцов, душой и очами вбирал ее бесконечный сияющий простор — и сердце его трепетало от счастья. Не только Сурож, куда укрылись после разгрома Русколани его предки, но и эта земля — его кровная родина. Сейчас она слаба, разрознена, терпит унижения и стыд от новых германов-готов, какими являются пришлые самозванцы варяги, но память ее жива, и боги ее в Сварге синей копят силы для новых битв, из которых Русь возродится опять — еще более славная и могучая.