Потерявшие солнце - Максим Есаулов

– Не забудь заплатить за телефон.

– Если успею. У меня педсовет закончится…

Дождь поглотил шаги и голоса.

Цыбин полностью расслабился и прикрыл глаза, оставив только слух и шестое чувство. Время в темной, вонючей квартире отказывалось течь вперед, отчаянно цепляясь за минутную стрелку часов, грузно оседая в дверных проемах. Ему показалось, что дольше он не ждал никогда.

Кошка снова встретила его на лестнице недобрым взглядом. За час в раскрытое окно нахлестало дождем, и подоконник был абсолютно мокрым. Шведские лампы напротив горели как всегда ярко. Пистолет удобно лег в руку. Циферблат успокаивающе светился зеленым светом.

«Пять минут», – подумал Цыбин, представляя, как темно-синий «ровер» поворачивает с Большого на Лахтинскую.

Напротив открылась дверь на последнем этаже. Фактурный малый в белом плаще, копируя Кевина Костнера, осмотрел площадку. Снизу появились еще двое. Передний махнул «плащу» рукой. Цыбин взял «вальтер» двумя руками и встал на колено, уперев локти в мокрый подоконник. Расстояние его не волновало. Владлен Егорович Ямпольский появился в дверях квартиры в кашемировом коричневом пальто с франтовато повязанным желтым шелковым шарфом. Глушитель уменьшал прицельную точность, кроме того, на пути пули было оконное стекло, способное искажать картинку. Цыбин знал, что в таких условиях можно стрелять, лишь когда цель двигается по одной линии со стволом, то есть на тебя или от тебя. Он ждал. Ямпольский пересек площадку этажа и, поворачивая на лестничный марш, на мгновение повернулся спиной к окну. «Плащ» замешкался у входной двери. Двое дебилов прикуривали этажом ниже. Цыбин остановил это мгновение серией из двух выстрелов, целясь в середину спины и затылок. Резко отшатнувшись от окна, он успел заметить, как подобно фанерной мишени, исчезла из оконного проема обтянутая кашемиром спина.

– Папа, это ты?

Словно холодное лезвие отделило мозг от позвоночника. Тело реагировало быстрее. Он не смог остановить себя и резко развернулся с пистолетом в руке.

Девочке было лет двенадцать. Она стояла несколькими ступеньками ниже распахнутой двери пятого этажа и, кутаясь в длинную синюю кофту поверх ночной рубашки, смотрела на него широко раскрытыми глазами. Прямо на него. Прямо ему в лицо.

Огромные пушистые ресницы. Заколка с пластмассовым зайчиком в русых волосах.

«Никогда не оставлять свидетелей». Рука с пистолетом пошла вверх.

На розовой щеке отпечаток подушки. Сладкий след сна.

«Не думать!!!»

Палец привычно плавно потянул спусковой крючок. Казалось, к нему привязана двухпудовая гиря. Лестница плясала, как палуба тонущего корабля.

«У меня просто нет выхода».

Шум дождя неожиданно ворвался в голову. Холодные струи охолонули мозг и заструились по венам, набухая тяжестью в онемевших пальцах. Взорвалась болью нога.

«Только не смотреть в эти огромные карие пустые глаза, тогда… Пустые… Пустые…»

– Папа! Это ты или нет?

«Господи! Она же слепая!» – с ужасом осознал Цыбин, тщетно пытаясь остановить собственный палец.

Безразлично хрустнул сухой выстрел «вальтера».

Несвежий воротник рубашки противно натирал шею. Антон провел рукой по подбородку и поморщился. Когда ему не удавалось побриться, возникало ощущение немытости, словно все вокруг на него смотрят. Как назло, давно принесенный из дома на экстренный случай станок уже около недели радовал глаз нового неизвестного владельца. Скорее всего, это был кто-то из Хохиных недоносков, постоянно вызываемых им по материалам. Антон вздохнул и достал папиросу. Домой уйти не удалось. На утренней «сходке» Вышегородский объявил, что «Грабли» объявлены до особого распоряжения и придется делиться на ночную и дневную смену. Дневная будет работать по текущим делам, а ночная искать по злачным заведениям убийц Святой. В дневную попали все «старые» опера, а в ночную молодежь. Оно было понятно: в кабаках с ОМОНом щеки надувать – не материалы откатывать. Лишние мозги не обязательны.

Антон выпустил дым и бегло просмотрел свой багаж. Две карманки – отказываются элементарно. Черепно-мозговая травма – меньше пить надо и на ногах крепче стоять. Грабеж ларька – здесь придется повозиться. Отдельное поручение из следствия по краже, с пометкой «П» красным фломастером. Перспектива на раскрытие. Любопытно. Двухкомнатная коммуналка на Восстания. Одну комнату занимает врач с женой, другую гопница Горелова с сожителем, матерью и ребенком. Врач уезжает на неделю в санаторий, а по приезду обнаруживает, что филенка двери подломана и из комнаты пропали шторы, кофейный сервиз челябинского производства и шуба фабрики «Большевичка» из искусственного леопарда. Страшно запутанная история. Гореловы дают подробные показания. Конечно, они в недоумении. Даже представить себе не могут, как такое могло случиться. Входная дверь, к слову, не повреждена. Следователь Павленко (полный урод) просит проверить на причастность лиц судимых за аналогичные преступления, а также проверить показания Гореловых. Проницательный мужик!

Антон оторвался от бумаг и бросил в пепельницу погасшую «беломорину». Потолок в кабинете продолжал течь. Капли дождя, неумолимые как время, срывались сверху и звонко ударялись о дно моторной крышки. На тошнотворно покрашенных пупырчатых стенах кабинета также оседала влага. Антон подумал, что скоро в кабинете нельзя будет работать без дождевика.

– Есть покурить чего? – Полянский, стоя в дверях, крутил в руках зажигалку.

– «White Sea channel».

– Wonderful!

– Чего?

– Я говорю: чудесно, полиглот доморощенный!

– Будешь гундеть – будем расставаться. – Антон подвинул Полянскому пачку. – Как успехи в деле о часах «Бурэ»?

Полянский глубоко затянулся и махнул рукой.

– Только что отказал. Пока я лазал у ломбарда, Фаля протрезвел и пошел в отказ со всеми вытекающими. Пришлось все грузить на Токарева, а он идиот и по возрасту – не субъект.

– Сочувствую.

– Да ладно. Времени только жаль. – Полянский открыл дверь. – Пойду на Озерной. В коммуналке рояль сперли. Подозревают наркомана Горбушина.

– Господи! Как он его мог утащить?

– Черт его знает. Схожу посмотрю.

Антон тоже поднялся:

– Пошли. Мне тоже в адрес надо. На Восстания.

На улице лило как из ведра. Ноги мгновенно стали мокрыми. Струйки воды побежали по лицу и за шиворот. Угловой дом Восстания и Ковенского был вообще популярным на антоновской территории – три особо опасных рецидивиста, два надзорника, не считая мелкой шушеры. На поиски нужной квартиры ушло всего минут двадцать – тридцать. Дверь открыли, когда он уже собрался уходить. Девице можно было дать в районе тридцатки, значит, ей было двадцать с небольшим. Грязный зеленый халат, немытые волосы, запах перегара.

– Горелова Зоя? Милиция, красавица.

Она испуганно сглотнула и отступила внутрь квартиры.

Антон заглянул в кухню. Грязь и вонь. Дернул приличную покрашенную дверь справа от входа. Заперто.

– Соседи не живут. – Голос у нее был хриплый.

Антон толкнул обшарпанную дверь в другую комнату. Запах кислятины и табака. Жуткий беспорядок. На столе объедки. Простыни на постели серого цвета. Детская кроватка пуста.

– Ребенок-то где?

– Серега с ним гуляет.

– А мать?

Горелова опустила голову:

– Померла. Неделю как схоронили.

Антон пнул ногой батарею бутылок у батареи:

– Отравление?

– Сердце! – вспыхнула Горелова. – Вам бы только…

– Ладно, извини. – Антон открыл форточку и вдохнул свежего воздуха. – Собирайся. Поговорить надо.

– Меня уже допрашивали. – Горелова гордо вскинула голову. – У вас есть… – она задумалась на секунду, – ордер на арест?

Антон лениво подошел к ней и двумя пальцами взял за полу халата:

– Слышь ты, хронь синяя, ты у меня сейчас пять суток огребешь без всякого ордера, поняла?!

– Я не хронь! – зло сказала Горелова. – Дайте одеться.

– Я отвернусь, мадонна.

Он закурил, глядя на серый бесконечный дождь в глухом каменном колодце.

– Я готова.

Повернувшись, Антон присвистнул. Чудовище стало, конечно, не красавицей, но нормальным человеком. Черная кожаная куртка поверх чистой белой обрисовывающей грудь блузки. Узкая джинсовая юбка чуть выше колена. Черные колготки и черные полусапожки. Лицо с удачно подкрашенными глазами и подведенными губами утратило спитость и казалось миловидным.

– Молодец, – похвалил он, – пойдем.

В отделе было тихо. Усадив Горелову на скамейке в коридоре, Антон позвонил из кабинета:

– Витя? Челышев. Есть баба на подсадку. А попозже? Я подержу. Да вчера я не знал… Ясно. Понял. Без проблем.

Дождь поутих, только ветер наполнял серый день тоскливыми заунывными звуками.

Горелова ерзала на самом краешке стула. Глаза у нее бегали. Антон чувствовал ее страх. Устраивать сложные психологические комбинации не было необходимости.