Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник) - Наталья Симонова

У подъезда вспомнила о беде и нахмурилась. «Вдруг девочки спросят в школе… Или учительница вызовет папу… И все узнают? Нет, только не это! Позор! Я не вытерплю… Я тогда умру!»

Она сразу заметила пропажу кварцевой лампы.

– Так и знала, – выдохнула всей накопившейся бедой, – просто уйти никуда нельзя, обязательно что-нибудь исчезнет!

– Папаша ваш унес, кто же еще! – сгоряча обрушилась на нее Марина. – Вот вы и скажите любимому папочке, что тоже болеете, между прочим, и вам кварцовка тоже не помешала бы! И музыка дома, кстати, никому не вредила, а музыкального центра у нас теперь нет! Только магнитофон старый, шипящий! И телевизор новый тоже он забрал… – «И книги вместе с полками, и посуда, и машина, и гараж… даже постельное белье…» – болезненно додумывала Марина, но решила все-таки не травить больше дочери душу.

– Я-то при чем! – огрызнулась Таня. – Чего ты на меня набрасываешься? Я, что ли, все унесла? И ничего не собираюсь говорить, я с ним вообще не разговариваю! – буркнула, скрываясь в детской. Даже спина дочери выражала сердитый протест и обиду.

Марина закусила губу, но слез не осилила. На душе скребли кошки. Вечно она срывается на детях! Выплескивает на них свою досаду, невыносимую с непривычки боль, совсем изъевшую разнеженную долгим благополучием душу. И ничего она не может с собой поделать: любимые сын и дочь стали куда большей обузой, чем раньше.

Таня вернулась, села рядом, глядя исподлобья.

– Мам, не плачь, – сказала, – обойдемся мы без этой лампы. И без магнитофона обойдемся. Может… он еще отдаст, – добавила жалобно. – Ну не плачь, а то я тоже заплачу.

Миша, уткнувшись в маму, ревел в голос. Таня смотрела хмуро.

– Обойдемся, – прошептала, стиснув зубы. «А как хорошо было…» – пронеслось в голове. «Теперь этот ушел и все забрал… И нет ничего…» – тягостные мысли всплывали, точно мусор со дна. Но тоска по вещам все-таки была переносимой, а больную любовь к папе Таня давила ненавистью. Она вздохнула и опять вспомнила про школу: «Девочек теперь нельзя пригласить…»

Она молчала, уставясь в пол, машинально поглаживая по плечу плачущую маму. «Ничего, – подумала с отчаяньем, – мама должна что-нибудь придумать!» Но, взглянув искоса, безнадежно вздохнула.

– Ничего, ничего… – забормотала вслух, глуша тревогу, – не плачь, не плачь…

Ну и денек сегодня выдался, прости господи!

Единственное светлое пятно – лампу наконец-то забрал! Слава богу, потихонечку отваливаю, развязываюсь с ними… Еще повезло – истерички этой не было. Добром ведь ничего не отдаст! А так – спокойненько, по-деловому, снял, уложил – до свидания! А то б она… Вспомнить только, как за книги меня крыла. Книги унес! Ей-то они зачем?! Смешно, ей-богу! Или музыкальный центр – ну, уела совсем! Можно подумать, в музыке чего-то смыслит! Центр ей нужен… Пыль в глаза пускать!

Да нет, повезло, просто повезло с этой лампой!

Марина достала альбом с фотографиями. С фоток смотрела она сама – яркая, роскошная, пленительная – настоящая красавица. На многих карточках с нею рядом улыбались муж и дети. На море… В зоопарке… Дома… Вот всей семьей на Пушкинской площади. Ну да, это в мае, потом еще в Макдоналдсе… еще так смеялись… На фоне Пушкина снимается семейство… Вспомнилось, как они вдвоем с Сережкой ходили на концерт Булата Окуджавы.

Мы будем счастливы (благодаренье снимку!).Пусть жизнь короткая проносится и тает.На веки вечные мы все теперь в обнимкуНа фоне Пушкина! И птичка вылетает…

Ага, будем счастливы, как же! Просто обязательно!

Зазвонил телефон.

– Уложила детей? – спросила Ира. – Что делаешь?

– Фотки смотрю, – промямлила Марина.

– Понятно. Раны бередим, – заключила подруга. – Ой, Мариш, мне так их жалко – и Мишаню, и Танюшку. Ну не погружайся ты в эту хандру, ради бога, переключись на ребят! Когда очень кому-то сочувствуешь, о себе уже как-то меньше плачется, вроде оттягивает.

– Да детям-то как раз все более-менее по фигу, не волнуйся. Это меня лихорадит, а им-то что… Танька к отцу и не выходит, в детской отсиживается. А Мишка вообще не догоняет. Сегодня вот любимому папочке конфискацию имущества помогал производить, сам хвалился… Ну! Костров ведь у нас кварцевую лампу утырил… Ага, очередная контрибуция… Ну да, меня дома не было. Так Миха говорит: я, мол, папе помог! В общем, детки не то чтоб уж очень переживают, это я тут умираю, а они как жили – так примерно и живут, огорчений с гулькин нос, не более.

Ира повздыхала с сомнением и отстала.

«Мы будем счастливы…» Марина отыскала кассету Окуджавы. Старый магнитофончик, слегка пощелкивая, все-таки запустился, в комнате поплыл бередящий душу голос мэтра:

На фоне Пушкина снимается семейство.Как обаятельны (для тех, кто понимает)Все наши глупости и мелкие злодействаНа фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Ничего себе – «мелкие злодейства»! Еще и обаятельны – как понять? Ну, ему виднее… «Мы будем счастливы…» Ага! Будем, будем! Кто ж нам это счастье устроит, интересно, Пушкин, что ли?

Все счеты кончены, и кончены все споры.Тверская улица течет, куда не знает…

А хоть бы и Пушкин. Вообще, надо, конечно, как-то выбираться.

Снова позвонила Ира.

– Ну хочешь, я приду? – спросила.

– Не хочу. Я Пушкина хочу почитать.

– Да ну! А что вообще делаешь?

– Да так… Окуджаву слушаю…

– Не хандришь?

– Нет. Говорю же: развлекаюсь!

– Похвально, – одобрила Ира. – Гении облагораживают, тут уж не до маленьких драм – очищаешься.

– А знаешь, – сказала Марина, – может, они и правда переживают, зайцы-то мои. Танька вот учиться стала хуже. Учительница говорит: рассеянная, все думает о чем-то. А Мишаня, точно дурачок, только плачет да обнимается. И сутулый какой-то сделался, пришибленный какой-то, совсем горбун… Но ты пойми: тошно мне, как никогда еще не было. А с ними ведь и погоревать от души невозможно, не расслабишься. Хотя, если задуматься, конечно: детей еще как жалко! Совсем они у меня беззащитные.

– Я всегда знала, что ты прежде всего – отличная мать, – осторожно заметила Ира, опасаясь спугнуть этот приступ альтруизма. «Гении, конечно, очищают, – подумала недоверчиво, – но чтоб вот так, сразу…» – Ну, лови свой кайф, лови, – добавила на прощанье. – Не буду мешать.

«Бедный Мишутка, – вздохнула Марина, машинально покачиваясь в такт песне. – Бедный мой маленький мальчик! Танюха-то – боец… Уж вот девчонка с характером! И надо же, что б так с папашкой не повезло!.. Нет, ну почему, почему?!» – мысли встали, снова споткнувшись о безысходный рубеж.

Окуджава пел. Марина покачивалась. Жалость снова коснулась ее. «Бедные, бедные дети мои! Измучились, наверное. Ну, ничего… Слава господу, у них не только отец, а и мать имеется».

Музыка играла. Чувства сливались с музыкой. Мысли не причиняли боли, плыли где-то высоко, как облака. «Ничего… Ничего… – думала Марина. – Все еще устроится. Вот ведь… Пушкин… Окуджава… И потом… если бы при таком папочке и мать была бы тоже… Вот тогда уж – действительно… Тогда – и правда труба. А так… еще ничего, справимся».

Миша спал. Ему снилось, будто он скатился с ледяной горы, но сразу оказалось, что ни льда, ни снега, ни вообще зимы никакой нет, и он просто упал, изорвал штаны и разодрал коленки.

Таня тоже видела сон. В этом сне она будто проснулась утром и вспомнила, что у нее день рождения. И рядом с кроватью стоит мешок, полный подарков от мамы и папы, но она не торопится открывать, чтобы продлить удовольствие. А комната залита солнцем. И сама Таня будто бы сделалась вся позолоченная – и лицо, и руки, и волосы, и даже одеяло с подушкой – все позолоченное. И она чувствует, что так и нужно, что так теперь будет всегда, и что это и есть счастье.

А мэтр все пел – старый человек, в лоб поцелованный Богом, в который раз пел для Марины, для ее растерянной души:

Мы будем счастливы (благодаренье снимку!).Пусть жизнь короткая проносится и тает…

«Да… снимка никто не отменит… С него никто не уйдет. А ведь я и не знала, что была тогда счастлива! Может, буду еще… – думала, почти засыпая, Марина. – Ведь справимся же мы? Справимся, да… Еще как… И будем… все счастливы…»

Мы будем счастливы! Будем счастливы… Будем счастливы.

Старые счеты

Эта ненормальная довела Алису до бешенства. Тогда она перестала сдерживаться и повысила голос, то есть, собственно говоря, перешла на крик.

– Что ты хочешь от меня! – рявкнула на покинутую жену своего возлюбленного. – Это его выбор!

– Но ты же женщина, – сдерживая плач, пыталась вызвать сочувствие совершенно подавленная горем Настя. – Неужели трудно меня понять?! У меня ребенок маленький, Миша его отец!