Дремучие двери. Том II - Юлия Иванова

— Мама, вы скоро? Мы садимся обедать, — послышался за дверью веселый голосок Лизы. Это означало, что вернулся Филипп.

Когда Иоанна вышла из ванной, квартира будто по мановению волшебной палочки преобразилась. Вокруг всё сияло уютом и чистотой, из кухни пахло чем-то вкусным, Тёмка спал, рядом в кресле спала кошка. Сам «волшебник» сидел за столом, хмуро размешивая в борще сметану. Вид у него был помятый.

— Привет, ма.

— Ты что, недоделанный, свой номер телефона забыл?

— Он за городом был, — грудью встала на защиту Лиза, — Там телефона нет. Вечером свет погас, на даче часто свет гаснет, сами знаете… Не приезжать же по новой. Пришлось систему чинить с утра, провозился, а телефона нет. Он сам перенервничал, устал…

Иоанна принялась за борщ, борщ был превосходный. Она вспомнила, что весь день ничего не ела.

В дверь позвонили — пришли бриджистки. Лиза приветливо щебетала в прихожей, помогая гостьям раздеться.

— Береги её…

— С ней же невозможно, — взорвался Филипп, — Ну скажи, разве это нормально? Эти дети, старухи — они сожрут её. Лучшие годы, надо сниматься, играть, а она… Горшки, пелёнки… Говорил — избавься от второго, не время — вылупила глаза: — Он же человек!.. А если их двадцать будет, таких человеков?.. А она — не человек? И бабка ещё сто лет проскрипит — что же теперь, свою жизнь кошке под хвост? В пансионате врачи, уход… Подумаешь, бриджа там нет… Будет в «дурака» — какая разница?

— Большая, — вставила Лиза, появляясь в дверях, — Врач говорит, для таких больных очень важно сохранить стереотип. И Тёмку она любит. Я их всегда вместе завтраком кормлю — тарелки подчистую. А врозь капризничают.

— Капризничают, — передразнил Филипп, — Из-за этого губить жизнь…

— Ну почему губить, — Лиза спокойно раскладывала по тарелкам жаркое, — Раз так получилось… Раз иначе нельзя… Мама, объясните ему…

К Иоанне, к её дару слова Лиза относилась с благоговением. Именно к ней, а не к Денису. Иоанна была для неё «своей» — не по родству, а по духу, хотя попытки «воцерковить» Лизу особых успехов не принесли. Лиза была не по-женски «земная» и ни во что потустороннее не верила, просто шла в направлении, указанном внутренним компасом, не задумываясь, кто ей его заложил в глубины души. Единственно, чего Иоанне удалось добиться, это покрестить Артёмку, сама же Лиза, да и её Филипп, были некрещёными, а настаивать отец Тихон ей запретил и вообще велел не втягивать семью в религиозные дискуссии, чтобы не искушать.

И всё же Лиза относилась к Иоанне так, будто только она знала и могла выразить словами какую-то общую их тайну, которую не умеет сказать она, Лиза. Эти её «мама, скажите им», — будь то спор с Филиппом, Денисом, бабкой или кем-то в общей компании, всегда повергал Иоанну в панику. Будто Лиза ждала от неё не рассуждений о чувстве долга, эгоизме и что «сам будешь старый», а какого-то иного «волшебного» слова, от которого сразу все всё поймут, заулыбаются, подобреют и пойдут, взявшись за руки, навстречу светлому будущему.

— Лиза права, — сказала Иоанна.

— Вот видишь! — обрадовалась Лиза. Филипп мгновенно воспользовался ситуацией. — За это надо выпить, за любовь к человечеству.

— Ни за что.

— Как это, за человечество не хочешь? А за маму? В кои-то веки мама приехала!

Лиза со вздохом достала из-за зеркала полбутылки водки.

— Лизке нельзя. А ты, ма?

— А я за рулём. И тебе ни к чему.

— Мать, я устал.

Филипп выпил, заработал вилкой. Хорошо хоть закусывает.

Зазвонил телефон.

— Тебя, — сказала Лиза.

— Отключи. Покоя нет.

— Тебе надо менять профессию. Сопьешься.

— А без меня они сопьются.

— Кто «они»?

— Граждане, — Филипп кивнул в сторону отключённого телефона, — Народ. Вот когда крутят хотя бы ваш «Чёрный след» — знаешь, сколько по статистике пустеет пивных, подъездов и подворотен? Народ трезв, народ у голубого экрана. Но вот ящик сломался. Народ приходит с работы, а мастера не было. Народ не знает, куда себя девать, у него повышается кровяное давление, адреналин и холестерин, падает производительность труда, народ орёт на жену, у него появляются всякие нехорошие мысли… Народ идёт на улицу, надирается и оказывается в милиции. Да, да, мамочка, это статистика, а против статистики, как известно, не попрёшь.

— Больше читать будут, — сказала Лиза, — К нам в театр придут…

— Ага, бегом в консерваторию на Баха… Много ты его у себя видела в театре, народу? Ему эти производственные диспуты на работе надоели. И ведь не переключишь. Сиди — уплочено…

Филипп налил ещё. Он раскраснелся, глаза блестели. Иоанна отобрала у него бутылку.

— Ты понимаешь, чем это кончится?

— Всё кончится концом, мамочка, летай иль ползай. Рюмка-другая, и уже не так тошно. «Нормально, Константин. Отлично, Григорий!» Что вы взамен-то можете предложить, душеведы? «Карету мне, карету!»? «В Москву, в Москву» — да? Ладно, театр кончился, я в Москве, ну и что? Теперь «за туманом» ехать прикажешь? Знаю я вашу духовную жизнь, нагляделся. Как «не надо» вы знаете, мастера. Нет, вы скажите, как надо, чтоб без сорокоградусной… Чтоб душа пела, а? Назови, мать, хоть что-то стоящее… Только про попов мне не плети, я их достаточно навидался…

Похожий разговор был на скамье перед Исаакием. Много лет назад…

— Тебе не повезло. Те, с кем знакома я, вообще «ящик» не смотрят.

— Да сколько угодно стоящего, — вмешалась Лиза, — Сеять хлеб, выращивать детей, строить дома, сажать яблони…

— И груши. Что дети? Вот меня бабка вырастила. А я её в богадельню чуть не сдал… Ну, наелся народ твоего хлеба, закусил яблоком, квартиру получил, зубы вставил… Ну, и что? Ну, аппендицит вырезали… А дальше? Зачем? Пришёл с работы и в ящик мой уставился, пока в другой ящик не сыграет. Потом сын его перед ящиком устроится, чтоб тоже в ящик сыграть. А зачем? Космос осваивать? Ну построим на Марсе многоэтажку, там сядем перед ящиком, там сыграем в ящик…

— Мама, скажите ему…

— Когда будет трезвый. Компот вкусный. Как ты готовишь?

— Да это же ваш, консервированный, вчера открыли банку… А может, смысл в том, чтобы просто жить и радоваться жизни?

— Слышишь, мать, глас народа? Отдай бутылку, я буду радоваться — «Ин вина веритас»… Радость, Лизок, понятие субъективное. Кто Америки открывает, кто законы, кто бутылки… А некоторые вообще радуются, когда крокодил заживо человека жрёт — такие кассеты нарасхват. Их едят, а они глядят…

— Перестань! — замахала руками Лиза. В соседней комнате заплакал проснувшийся Тёмка и Лиза вышла.

— Просто ты зажрался, — сказала Иоанна, — У нас таких вопросов не было. Ломоть хлеба — счастье, конфета — счастье, кукла тряпочная, мячик — всё счастье…

— Стоп, приехали. Значит счастье — это когда война, голод, больница, коммуналка, да? Зачем же тогда делать жизнь лучше? Если мы можем чему-то радоваться лишь когда «этого» мало или нет? Недельку в новой квартире пожили — уже старуха бранится: выпросил, мол, дурачина квартиру… Итог — разбитое корыто и опять же ящик. Слышишь, ма, тебя Лиза зовёт…

Лиза её не звала, и когда Иоанна вернулась в столовую, бутылка на столе была, разумеется, пуста, а Филя заплетающимся языком продолжал выступать уже по телефону.

Лиза с Тёмкой на руках вышла её проводить. Иоанна обняла сразу обоих и ощутила под тканью просторного халатика непривычную Лизину худобу — просто кожа да кости… Она такой не была.

— Возьми ты академический, нельзя так надрываться.

— Надо диплом получить, потом будет ещё трудней.

— А как же Тёмка?

— С бабулей договорилась со второго подъезда. Звоню, когда надо, она и приходит. Крепкая ещё бабуля, и за нашей присмотрит, если что. Нам бы до лета дотянуть… Мама, вы бы поговорили с ним, — Лиза кивнула на дверь столовой, откуда уже доносился храп Филиппа, — Это он врёт про радость, ему знаете как потом плохо бывает! Пульс щупает, темноты боится… При свете спим. Как-то плакал: Лиза, спаси меня!.. Он хороший, мама, очень хороший, но почему-то и актёры у нас — самые хорошие — пьют…

— Дю, — сказал Тёмка.

— Это его бабуля научила по-французски, «Адью» значит…

Пронзительные утробные вопли снова обрушились на квартиру. Это проснулась кошка.

— Вот ещё за котом надо ехать, а Филипп спит…

— А ты её веником…

— Она не виновата, — сказала Лиза, — Она сама мучается, пора пришла.

Уже в пути Иоанна вспомнила, что надо заехать в поликлинику, где Денис проходил обследование. У дверей Беллы Абрамовны сидела очередь.

— Извините, я только узнать, — она проскользнула в кабинет. Белла Абрамовна порылась в бумажках и сообщила, что у Дениса «что-то плохо с кровью».

Однажды в компании развлекались привезённой из-за границы рулеткой. Зелёное сукно, прыгающий шарик, красное-чёрное, чёт-нечет; мелькающие числа, глаза гостей, тоже в лихорадке прыгающие вслед за шариком. Потом замедление, стоп, победа или поражение, недолгая радость или разочарование, и опять всё по новой, опять гонка за шариком. Жизнь — рулетка. Банально… Игра. Сегодня ты, а завтра — я. Жизнь разбивается на периоды суетливого вращения, мелькания, когда видишь перед собой лишь цель — шарик. Потом остановка, поражение или триумф, выиграл-проиграл, и уже новые ставки, опять прыгает шарик, жадно следят за ним глаза гостей, можно сказать «на этом празднике жизни», не замечая ничего вокруг.