Двойная звезда - Роберт Хайнлайн

В этот день «Диана, Лтд.» пустила целых четыре чартерных челнока. Новая Батавия опустела — в городе остался только двор и около миллиона мясников, булочников и гражданских служащих. Да еще временное правительство.

Переборов свою «простуду» и появившись перед Великой Ассамблеей, я решил, что дальше скрываться нет смысла. Да и не мог я, будучи назначен Верховным Министром, не вызывая пересудов, вдруг исчезнуть с горизонта. В качестве номинального главы партии, вступившей в политическую кампанию, да еще накануне выборов, я просто должен был встречаться с самыми различными людьми — по крайней мере, хотя бы с некоторыми. Поэтому я делал все, что был должен делать, и каждый день требовал отчета о ходе выздоровления Бонфорта. Дела его шли очень хорошо, хотя и довольно медленно. Кэпек дал мне знать, что если возникнет срочная необходимость, Бонфорт может появиться публично в любое время — правда, доктор не рекомендовал этого делать, так как Бонфорт за время болезни потерял более двадцати фунтов веса и все еще плоховато координирует движения.

Родж выбивался из сил, стараясь обезопасить нас обеих. Теперь мистер Бонфорт знал, что вместо него используют двойника. Сначала его охватил приступ негодования, но потом он подчинился неизбежности и даже одобрил это. РоДж вел кампанию, консультируясь с ним только по вопросам высшей политики, передавая затем его советы мне, а я, если того требовали обстоятельства, высказывал суждения Бонфорта публично.

Оберегаем я был просто потрясающе. Увидеть меня было невозможно. Мой офис находился рядом с теми же покоями лидера оппозиции, что и раньше (переезжать в апартаменты, предназначенные для Верховного Министра, мы не стали, хотя вполне имели на это право, а просто сослались на то, что правительство все-таки было временным), поэтому попасть в мой кабинет можно было только из нижних комнат, а если идти со стороны парадного входа, то пришлось бы преодолеть пять проверочных постов, поэтому вхожи в офис были только несколько доверенных персон, которых проводили проходными туннелями в кабинет Пенни, а оттуда уже ко мне.

Все это было сделано для того, чтобы я мог изучать ферли-досье посетителя до встречи с ним. Я даже мог читать досье и во время визита, так как часть поверхности моего стола представляла собой не что иное, как экран, скрытый от взгляда посетителя, а если он имел привычку во время беседы расхаживать по кабинету, я всегда мог выключить экран. Тот же экран имел и некоторые другие назначения — так, например, Родж мог сразу же провести посетителя ко мне, затем обосноваться в кабинете Пенни и написать мне записку, которая тут же появлялась на экране передо мной — такого, например, содержания: «Зацелуйте его до смерти и ничего не обещайте определенного» или «Все, чего он на самом деле добивается, — чтобы его жена получила место при дворе. Пообещайте ему это и гоните прочь», или даже такие: «А с этим полегче. Он представляет «трудный» округ и гораздо умнее, чем пытается казаться. Направьте его ко мне, и я постараюсь все уладить».

Не знаю кто же на самом деле управлял правительством. Может быть, какие-нибудь высокопоставленные лица. Каждое утро на моем столе появлялась гора бумаг. Я расписывался на них бонфортовской подписью, и Пенни сразу же уносила их. Я никогда не успевал их прочитать. Меня просто поражали размеры имперской бюрократии. Однажды, перед тем как идти на какое-то собрание, Пенни решила показать мне «кусочек архива», как она выразилась, — мили и мили разнообразных досье. Хранилище больше всего напоминало гигантский улей, в каждой из сот которого хранилось по микрофильму. Между стеллажами пролегали движущиеся дорожки, чтобы клерку не пришлось потратить целый день на поиски одного-единственного досье.

Пении заявила, что показала всего лишь одно из крыльев архива. А весь архив, сказала она, занимает пещеру размером приблизительно с зал заседания Великой Ассамблеи. Когда я услышал это, то в глубине души порадовался, что мои занятия государственной деятельностью — явление чисто временное, можно сказать, хобби.

Встречи с людьми были неизбежным злом, главное — совершенно бесполезным, так как решение принимал Родж, либо сам Бонфорт посредством Роджа. Мне оставалось только выступать с речами перед избирателями. Был пущен слух, что «вирусная инфекция» дала осложнения мне на сердце, и что личный врач порекомендовал мне на время кампании оставаться в слабом притяжении Луны. Ехать на Землю я опасался, еще меньше мне хотелось прогуляться на Венеру; стоило оказаться в толпе, и ферли-архив оказался бы бесполезен, не говоря уже о том, что я вполне мог очутиться в лапах заплечных дел мастеров из «людей действия»; никто из нас даже думать не хотел о том, что я бы мог рассказать, если бы мне в лобные доли мозга впрыснули даже небольшую долю неодексокаина. Я просто боялся даже представить себе такое.

Квирога метался по Земле с континента на континент, выступая по стерео и публично перед огромными толпами избирателей. Но Роджа Клифтона это совсем не беспокоило.

Он пожал плечами и заявил: — Ну и пусть. Личными выступлениями новых голосов не получишь. От этих речей он только сам устанет. На подобные встречи приходят только сторонники.

Я надеялся, что он знает, о чем говорит. Кампания была довольно короткой — всего шесть недель с того момента, как Квирога подал в отставку, и до грядущих выборов. Поэтому я выступал почти каждый день: иногда по всеобщей сети (в этом случае и нам, и партии Человечества выделялось строго одинаковое время), а иногда мои речи записывались на пленку и прокручивались перед соответствующими собраниями избирателей. Процедура подготовки речей была разработана до мелочей: я получал первоначальный вариант речи, скорее всего от Билла, хотя больше с ним не виделся, и переделывал на свой лад. Родж забирал отредактированный мной вариант, и обычно он возвращался ко мне одобренным. Иногда в нем присутствовали поправки, сделанные рукой самого Бонфорта, — правда, почерк был довольно неразборчивым.

Все, написанное им самим, я никогда не подвергал сомнению, хотя остальное правил безжалостно. Когда говорить приходится тебе самому, как-то сами по себе приходят в голову более живые и яркие обороты. Постепенно я начал вникать в сущность его исправлений: почти всегда он старался добиться более резких выражений — пусть знают, что мы им спуску не дадим!

Со временем поправок стало меньше. Кажется, у меня стало получаться.

Я так до сих пор и не виделся с ним. Чувствовал, что не смогу играть его роль, если увижу его больным и немощным. И я был не единственным из его дружной команды, кто не бывал у него: Кэпек запретил Пенни ходить к шефу — ради ее же блага. Но тогда я этого не знал. Я видел только, что она стала раздражительной, рассеянной и печальной с тех самых пор, как мы прибыли в Новую Батавию. Под глазами у нее появились круги — как у енота. Я не мог не заметить всего этого, но относил эти симптомы на счет кампании и тревоги за здоровье Бонфорта. Кэпек тоже обратил на это внимание и принял меры — расспросил ее под легким гипнозом, а затем вежливо запретил ей видеться с Бонфортом до тех пор, пока я не окончу свое дело и не буду отправлен домой.

Бедная девочка просто-таки сходила с ума из-за того, что посещала палату, в которой лежал тяжело больной человек, которого она безнадежно любила, а затем сразу же переходила к совместной работе с человеком, который в точности походил на него, так же говорил, и имел те же привычки, но находился в полном здравии. Возможно, она начинала ненавидеть меня из-за этого.

Добрый старый док Кэпек добрался до корней недуга, сделал ей успокоительное постгипнотическое внушение и стал держать ее подальше от комнаты больного. Естественно, мне об этом никто не сказал; это было не мое дело. Но Пенни после этого стала прежней — дружелюбной и невероятно трудоспособной — какой я ее знал по «Тому Пейну».

Это имело для меня колоссальное значение: я никогда бы не выкарабкался из тех опасных ситуаций, в которые попадал, если бы не Пенни.

Была одна разновидность совещаний, которые я вынужден был посещать, — собрания исполнительного комитета избирательной кампании. Так как партия Экспансионистов была партией меньшинства и представляла собой всего лишь наиболее многочисленную фракцию коалиции, состоящей из нескольких партий, которые объединялись только руководством и личностью Джона Джозефа Бонфорта, мне приходилось выступать на подобных собраниях вместо него и вешать лапшу на уши этим политическим примадоннам.

К таким выступлениям меня готовили со всей возможной тщательностью, и Родж на протяжении собрания ни на шаг не отходил от меня, чтобы всегда иметь возможность дать знать, если я начну отходить от темы. Не явиться туда лично было просто невозможно.