Ночной администратор - Джон Ле Карре

Тяжело вздохнув, она уставилась глазами в потолок, изукрашенный бумажными звездами, мерцавшими в темноте.

– Его мать – немка, – сказал Лятюлип, пытаясь успокоиться.

– Что? Чепуха! Немцы – блондины. Кто тебе сказал?

– Он сам. На последней дискотеке было несколько немецких инженеров. Борегар говорил с ними по-немецки, как заправский фашист, Я поинтересовался у него. По-английски он тоже говорит.

– Ты должен посоветоваться с властями. Пусть он сделает все по закону или убирается ко всем чертям. Это моя гостиница или нет? Он скрывается. Я уверена. Это слишком бросается в глаза.

Повернувшись к мужу спиной, она включила радио и с раздражением стала разглядывать бумажные звезды.

Через десять дней после того, как Ивонна одела его во все белое, он уже мчал ее на своем мотоцикле по шоссе к северу от Эсперанса. Они встретились в коридоре мансарды как будто случайно, узнав друг друга по звуку шагов. Он сообщил, что завтра у него выходной, и она спросила, что он собирается делать.

– Кататься на мотоцикле, – ответил Джонатан. – Может быть, заверну к озерам.

– Там есть коттедж, где отец держит катер. – Матери для нее словно не существовало. На следующий день она ждала его в условленном месте, бледная, но решительная.

Пейзаж вокруг не радовал разнообразием. Голубые леса проносились мимо под совершенно невыразительным небом. Чем дальше они продвигались на север, тем больше темнело, и наконец восточный ветер стал сечь изморосью. Когда они добрались до коттеджа, дождь уже хлестал вовсю. Они раздели друг друга, и следующие часы показались Джонатану целой жизнью, в течение которой он расплачивался за месяцы воздержания, не получая ни радости, ни удовлетворения. Она упорно сражалась с ним. Ее взгляд отрывался от Джонатана, только когда она меняла положение, чтобы предстать вновь совсем иной женщиной.

– Подожди, – прошептала она.

Ее тело прогнулось, упало, поднялось опять, лицо мучительно напряглось, однако разрядки не последовало. У нее вырвался стон отчаяния, но такой приглушенный, что казалось, он исходил из окружавших их мокрых лесов или из глубин серого озера. Она снова прижалась к нему, и они продолжили схватку на равных, пока их не захлестнула одна волна.

Он лежал рядом, слушая ее ровное дыхание и немножко по-детски обижаясь на спящую. Попытаемся разобраться, кого же мы предали на этот раз? Софи? Или, как обычно, он предал самого себя? Мы предали Томаса. Она перекатилась на бок, повернувшись к нему спиной. Очарование спящей девушки лишь подчеркивало его одиночество. Джонатан снова принялся ласкать ее.

– Он хороший человек, – сказала Ивонна. – Занимается антропологией и правами индейцев. Его отец – юрист. Работает с племенем кри. Томас хочет пойти по его стопам. – Она отхлебнула вина из бутылки и снова положила голову ему на грудь.

– Наверное, он бы мне понравился, – вежливо сказал Джонатан, представляя себе честного мечтателя в аккуратненьком пуловере, строчащего любовные записки на линованной бумаге.

– Ты лжешь, – говорила она, осыпая его поцелуями. – В чем-то ты лжешь. Ты – весь правда, но ты лжешь. Я не понимаю тебя.

– Я в розыске, Ивонна. Натворил в Англии бед.

Она прижалась к нему еще крепче.

– Расскажи.

– Мне нужно раздобыть паспорт. Я не швейцарец. Я англичанин.

– Ты – кто!

Она разволновалась. Нашарила бутылку и приникла к горлышку, наблюдая за ним искоса.

– Может быть, удастся где-нибудь стянуть, – предположила она. – Наклеим твою фотографию. Один мой приятель так сделал.

– Может быть, – согласился Джонатан.

Она принялась ласкать его. Глаза у нее горели.

– Я пытался уже, – сказал он. – Искал в спальных комнатах, смотрел в машинах. Никто здесь с собой паспорт не возит. Заходил на почту, взял формы, изучил формальности. Был в морге. Искал молодого человека моего возраста. Думал, может, удастся заинтересовать кого-то из родственников. Но никогда не знаешь, чем это обернется: а вдруг всех умерших заносят в компьютер в полиции?

– Как тебя зовут? По-настоящему? – прошептала она. – Кто ты? Кто ты?

На какое-то мгновение на него снизошел удивительный покой, когда он сделал ей последний подарок:

– Пайн, Джонатан Пайн.

Они не стали одеваться и, когда дождь прекратился, отплыли на катере к острову посередине озера и купались там нагишом, одни на усеянном галькой берегу.

– Через пять недель он защищает диссертацию, – продолжила она тему.

– А потом?

– Женится на Ивонне.

– А потом?

– На индейские территории. – Она сообщила куда. Они сделали небольшой заплыв.

– Вместе с тобой? – спросил он.

– Конечно.

– Надолго?

– На пару лет. Видишь ли, мы собираемся делать детей. Не меньше шести.

– Ты будешь ему верной женой?

– Обязательно. Временами.

– Что там за индейцы?

– В основном из племени кри. Он их любит больше всех. Прекрасно объясняется на их языке.

– А как насчет медового месяца? Есть какие-нибудь планы?

– У Томаса? Обедать у Макдональдса и гонять в хоккей на площадке – все, что ему нужно.

– Он что, совсем не любит путешествовать?

– Только по северо-западным территориям. Йеллоунайф. Большое Невольничье озеро. Норман-Уэлс. Все там объездил.

– Я имею в виду заграницу.

Она покачала головой.

– Только не Томас. Он говорит, все и так есть в Канаде.

– Что есть?

– Все, что нужно в жизни. Все здесь. Зачем куда-то ездить? Он говорит, люди и так слишком много ездят. И он прав, по-моему.

– Значит, паспорт ему ни к чему, – подвел черту Джонатан.

– Иди ты, – ответила девушка. – Поплыли назад.

Но когда они поужинали и снова занялись любовью, она сменила гнев на милость и выслушала его план действий.

Они встречались каждый день или каждую ночь. В короткие предутренние часы, когда Джонатан возвращался с дискотеки, Ивонна в постели ждала его тихую дробь в дверь. Он подходил к ней на цыпочках, и она вбирала его в себя, как последний долгий глоток перед пустыней. Они почти не двигались. Мансарда была подобна барабану, отвечавшему на любое движение грохотом, который разносился по всему дому. Когда она начинала стонать от наслаждения, он закрывал ей губы ладонью, и она кусала ее, оставляя следы от зубов на большом пальце.

– Если твоя мать застукает нас, она вышвырнет меня на улицу, – предупредил Джонатан.

– Кого это волнует, – прошептала Ивонна, обвиваясь вокруг него. – Я уйду вместе с тобой. – Словно она забыла, что говорила о Томасе и своих планах с ним на будущее.

– Мне еще нужно время, – настаивал он.

– Чтобы получить паспорт?

– Нет, тебя, – улыбнулся он во тьме.

Она не любила расставаний, но не осмеливалась удерживать его долго. Мадам Лятюлип взяла за правило заглядывать к ней в любое время суток.

– Ты еще спишь, cocotte[26]? Как себя чувствуешь? До свадьбы осталось четыре недели, mon p'tit chou[27]. Гуляешь последние денечки.

Однажды мать пришла затемно, когда Джонатан еще лежал в постели Ивонны. Но, к счастью, она не стала зажигать свет.

Они прикатили в мотель в Толерансе в нежно-голубом «понтиаке» Ивонны, и, слава Богу, он настоял, чтобы она вышла из номера раньше него, потому что, подходя к своей машине, еще пропитанная его запахом, она, к ужасу своему, заметила Мими, которая припарковалась чуть поодаль и прямо из машины, рот до ушей, махала ей рукой.

– Tu fais visite au[28] шоу? – прокричала Мими, опустив стекло.

– Угу.

– C'est super, n'est-ce pas? T'as vu[29] платье, короткое, черное? Tres[30] открытое, tres сексуальное?

– Угу.

– Я купила его! Toi aussi faut l'acheter! Pour ton trousseau![31]

Они занимались любовью в пустой гостиной, пока мадам отлучалась в супермаркет, и в чулане под мансардой. Страсть сделала ее безрассудной. Риск действовал на нее как наркотик. Целый день уходил у нее на то, чтобы улучить момент и остаться с ним наедине.

– Когда ты пойдешь к священнику? – спросил он.

– Когда буду готова, – ответила она с игривой серьезностью, напомнившей ему Софи.

Она решила, что готова, уже на следующий день.

Старый кюре Савиньи никогда не разочаровывал Ивонну. С детства она поверяла ему свои заботы, радости и тайны. Когда ее отец набросился на нее с кулаками, старый Савиньи успокоил и утешил ее. Когда мать чуть не свела ее с ума, старый Савиньи снова привел девочку в чувство и добродушно посмеялся вместе с ней над глупой женщиной, время от времени впадающей в слабоумие. Когда Ивонна стала спать с мальчиками, он ни разу не упрекнул ее. Когда она призналась ему, что перестала верить в Бога, кюре опечалился, но девушка продолжала каждое воскресенье посещать его после мессы, на которую больше не являлась, причем прихватывала с собой чего-нибудь от «Бабетты», бутылочку вина или, как на этот раз, виски.

– Bon[32], Ивонна! Садись. Боже мой, ты сияешь, как яблочко! Что это у тебя в руках? Это ведь я должен делать тебе подарки к свадьбе!