Кровь страсти – какой ты группы? - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Начинается повесть о настоящем человеке, – неожиданно сказал Мурлов Фаине. Та улыбнулась.
– … Анну Семеновну – близко к машине не подпускает, когда хозяина возле «Москвича» нет. А то Анна Семеновна эту машину покусает! У нее же самой мост пора ставить. Рот-то у нее – о-го-го, мост как через Вологжу будет. Нет, самое страшное – иметь такую собаку! – Анна Николаевна закончила страстный монолог и хлопнула водочки.
– Самое страшное, дорогая, – не найти туалета, – подмигнул ей муж.
– А вот водка на экспорт – это что-то божественное. Нектар! – воскликнул Гвазава, глядя на Елену Федоровну.
«А вы нектар пили?» – хотел спросить Хенкин, но Анна Николаевна опередила его:
– Что же они там, за границей, так и не могут приготовить себе нормальную водку? Мохер могут, а водку не могут?
– В Англии смог, а дома не смог, – сам себе сказал Мурлов. Фаина опять улыбнулась.
– Для этого, уважаемая Анна Николаевна, надо иметь глубокие национальные традиции, – вздохнул аспирант.
– За царицу наук – термодинамику! У всего мира одно начало, а у нее три! Или четыре?
– Я только третью пью!
А тут и Новый год грянул. И застал кого где. Все взметнули шампанское и заорали: «Ура!» В квартирку как бомбу бросили. А со всех сторон заухали, завопили, заелозили граждане в бетонных дотах – все бросились брать приступом главный редут – первый час года.
И коллектив раскатился на шарики, как ртуть: перекатываются, переливаются, блестят. Хозяйка рада: все сытые, довольные и гладкие. Как говорят французы, всякий танец начинается с живота. Не жили они в России! Россия – всему начало, в России – все живот! Все начинается с живота! Не верите – прислушайтесь к собственному животу, и поверите. Танцуют все! Кто помоложе, танцует медленно, кто постарше – побойчее, а одинокий поэт Богачук, любимец муз, так плясал, что пыль летела.
Мурлов танцует с Фаиной, Гвазава подхватил хозяйку дома, Клавдия Тимофеевна с Гргой Данилычем, Гугу с Нигугу – правда, не танцуют, а натурально пьют и закусывают одним огурцом, кто-то шушукается в спальне, кто-то на кухне, а кто-то в коридоре. Потугины осматривают мебель. Анна Николаевна достает супруга Ивана Васильевича россказнями о благополучии семейства Синявских. Кто-то тихо ругается и отплевывается возле елки – в конфетной обертке был пластилин. А у кого-то от обилия – нужда, а место занято, и оттого кривая улыбка.
И шепнула Фаина Мурлову: «Сбежим потихоньку?», и глаза у нее сияют, и так бьется сердце. Какая ночь! И снег хрустит, как огурчики жуют. Какие влажные у Фаины глаза! Оставим Фаину с Мурловым. Мы еще вернемся к ним.
***
Видно, не зря Юрий Петрович на Новый год внимательным взглядом изучал затесавшегося молодчика из директорского фонда, а потом отметил дрогнувшие ресницы жены и еще нечто неуловимое. У него было чутье человека, о котором говорят: знает, откуда ветер дует. Тогда Юрий Петрович отметил это и постарался держать жену на поводке. Он не был наивным ученым червем, как могло показаться на первый взгляд, и совершенно справедливо полагал, что страсть вспыхивает, как ни странно, бесшумно и незаметно, а когда замечаешь это, бывает уже поздно для всех. И во избежание этого он сидел рядом с Еленой Федоровной, развлекал ее всякими историями, которых у него, как известно, было миллион, танцевал только с ней, и только приличия ради, скрепя сердце, пару раз отпустил ее в объятия Париса, от которого еще не выветрился запах лаврового листа. Чего это Сливинский взял его? Ближе к утру Леночка вздохнула: «Что-то мы с тобой, Юрик, как год не виделись».
Конечно, Леночке было обидно, что роскошное платье, австрийские туфли, прическа, духи, блеск глаз пошли насмарку. Не чувствовала она в эту ночь в себе той пружинки, которая есть во всех женщинах и которая одна делает женщину женщиной. Не завел никто эту пружинку, готовую завестись.
И вот как-то, когда Юрий Петрович был в командировке, все произошло, как в анекдоте. В субботу, в пять часов вечера, когда уже не светло, но еще и не темно, когда душа разрывается между светлым и темным началами, в квартире Хенкиных зазвонил телефон.
– Да, – сказала Елена Федоровна в трубку.
– Елена Федоровна?
– Да, – сказала опять Елена Федоровна. Она соображала, кому из ее знакомых мог принадлежать этот приятный баритон, с едва уловимыми гортанными звуками, навевающими мысли о горах и джигитах. Джигитом оказался новогодний аспирант Гвазава.
– Гвазава. Новый год… Помните?
– А-а… Ну как же, очень хорошо помню.
– А я вот не помню! – засмеялась трубка. – Нечего было вспоминать, кроме двух танцев. То есть все было прекрасно, особенно вы… Но… Не было какой-то пружинки.
– Что вы говорите? – заинтересовалась Елена Федоровна. – Какой пружинки?
– Как какой? Обыкновенной. Которую можно закрутить.
– А мне показалось, вы очень мило провели ночь. Ваша дама была великолепна.
– Это не моя дама. Это дочь Сливинского. Она вообще потом куда-то делась… А Юрий Петрович дома? – осторожно спросила трубка.
– Нет, – осторожно ответила Елена Федоровна и, поколебавшись, добавила. – В командировке, – и тут же подумала про себя: «Да что это я?»
– Какое на вас было роскошное платье! Вы знаете, закрою глаза и вижу вас. Открою и снова закрыть хочется.
Елена Федоровна молчала. Трубка тоже задумалась.
– А что вы делаете?
– Я? Ничего.
– А не пойти ли нам, Елена Федоровна, куда-нибудь… В ресторан, например? – брякнула трубка и затаилась.
Елена Федоровна вдруг почувствовала странную слабость в ногах и потеряла всякую нить рассуждений. Все мысли порвались и попутались.
– Так как же? – настаивала трубка. – Вам на сборы хватит часа? Одна просьба… Наденьте то платье.
– «Каков!» Хорошо, – Елена Федоровна положила трубку, не в силах более продолжать разговор от охватившего ее волнения. Она выпила воды из крана. Вода показалась теплой.
Весь этот день, с утра, Елена Федоровна пребывала в легкой меланхолии, все валилось из рук, ничего не клеилось, вся суббота прошла в полудреме. Погода еще какая-то дрянная, промозглая. Полдня она просидела то за книгой, то перед зеркалом, не удосужившись даже разогреть себе обед, а так, перекусила холодной курочкой. Но сейчас, глянув в зеркало, она не узнала себя. Преобразилась, как десять лет скинула. Кто бы мог подумать! Зеркало, кто тебя выдумал? Елена Федоровна быстренько приняла душ, надела «то» роскошное бельгийское платье, австрийские туфли, плойкой подкрутила волосы и нашла себя восхитительной. Собственно,
