Кровь страсти – какой ты группы? - Виорэль Михайлович Ломов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пребывать в мучительной неизвестности ему пришлось недолго. Как-то ему понадобился паспорт, и часов в десять утра он заскочил за ним домой. Дома он застал Лену с Гвазавой, как говорится, тепленькими. Того, что он ненароком увидел, хватило ему на всю последующую жизнь и отбило всякий интерес к поэзии и романам.
Вечером Елена Федоровна ломала руки и пыталась что-то объяснить, но это, право же, было смешно, и он на следующий день подал заявление на развод и на раздел квартиры.
Елена Федоровна, понятно, кинулась искать Гвазаву, но того и след простыл. Секретарша Сливинского, Альбина, с любопытством глядя на жену начальника ведущего отдела, нехотя сказала, что Савва Сандрович на конференции в Минске, а потом на какое-то время заедет к себе домой, на Кавказ: «У него там семья». «А у меня тут», – прочитала Альбина на лице Елены и подумала: «Врет».
«Кавказ подо мною. Одна в вышине», – задумчиво повторяла Елена Федоровна, пока шла по переходному мосту над железнодорожной насыпью. Ей было очень тяжело. Она не могла четко сформулировать свои мысли, но, может, они и не формировались потому, что сама себе она казалась гадкой и ужасно пошлой. Она вспомнила вдруг четко свой сон, что приснился ей два дня назад. Смотрит будто бы она в зеркало, а из зеркала на нее глядит свинья, и в носу у свиньи болтается золотое кольцо. Елена смотрела на железнодорожные пути, на рельсы и думала, что сегодня Анне Карениной, при всей ее утонченности, пришлось бы прыгать под поезд по пять раз на дню. «Кавказ подо мною, одна в вышине…» – шептала Елена Федоровна и горько плакала, вдвойне горько, так как знала, что никто ее слезам не поверит, никто во всем мире. Впрочем, есть тот, кто поверил бы ей, да вот она не верила в него.
***
– Вот почву немного и подготовили.
– Ты, Рассказчик, сам-то не поляк? – спросил Боб, тоже с интересом слушавший рассказ.
– А что?
– Да у тебя что ни красавица, так полячка.
– Русак до читанья, казак до спеванья, поляк до сказанья – если так судить, то поляк.
– «Кавказ подо мною» – это хорошо, – сказал Боб. – Борода, помнишь, как мы с тобой позавчера бутылку «Кавказа» нашли? Староват, конечно, лет сто, наверное, пролежал в тряпках. Зато горло до колен продрал. Место, конечно, мерзкое было, но как оно пошло, как пошло! А, Борода? К стене прислонился, ноги расставил, бутылка между ног, смотрит на нее и декламирует: «Кавказ подо мною…» Проникновенно так! – Боб прослезился и обнял Бороду.
Тот отмахнулся:
– Да не бреши! Мы его с тобой там пили.
***
(Глава 21 из романа «Мурлов, или Преодоление отсутствия»)
Гаршин и Акутагава
К 130-й годовщине со дня смерти русского писателя Всеволода Гаршина
К 125-й годовщине со дня рождения и к 90-летию со дня смерти японского писателя Рюноскэ Акутагава
1 марта 2017 г. исполнилось 125 лет со дня рождения, а 24 июля 1927 г. 90 лет со дня рождения японского писателя Рюноскэ Акутагава. 5 апреля 2018 г. исполняется 130 лет со дня смерти русского писателя Всеволода Гаршина. Страшно далеки они друг от друга, в разных временах и в разных концах света, но мне они одинаково близки. Акутагава ценил Гаршина, чувствовал его родственную душу. В рассказе «Вальдшнеп» о встрече Л.Н. Толстого и И.С. Тургенева он пишет:
«– Раз уж заговорили о новых писателях, то и у нас появился один удивительный.
Заметив его замешательство, Толстая сейчас же стала рассказывать о посещении чудаковатого гостя. С месяц назад, под вечер, явился довольно бедно одетый молодой человек и заявил, что хочет непременно видеть Толстого, так что его провели в комнаты. И вот первые его слова при виде Толстого были: «Прошу вас немедленно дать мне рюмку водки и хвост селедки». Этим одним он немало всех удивил, но нельзя было не удивиться еще больше тому, что этот странный молодой человек – уже пользующийся некоторой известностью начинающий писатель.
– Это был Гаршин».
Всеволод Михайлович Гаршин (1855—1888)
Вглядитесь в лицо Гаршина, в его глаза, и они все скажут о его душе: ранимой и безумной. С такой душой в этом мире не живут. С ней рвутся в небо, но и там ей нет места. Недаром писатель поведал о своей жизни в «Лягушке-путешественнице» – о сказочном, хоть и бескрылом полете из одного болота в другое.
Илья Репин, который был дружен с Гаршиным и писал с него этюд для картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года», признался: «В лице Гаршина меня поразила обреченность: у него было лицо человека, обреченного погибнуть. Это было то, что мне нужно для моего царевича». Художник спросил как-то у Всеволода Михайловича:
– Отчeгo вы нe нaпишетe бoльшoгo poмaнa, чтoбы cocтaвить ceбe cлaвy кpyпнoгo пиcaтeля?..
– Bидитe ли, Илья Eфимoвич, – cкaзaл aнгeльcки кpoткo Гapшин, – ecть в библии «Kнигa пpopoкa Aггeя». Этa книгa зaнимaeт вceгo вoт этaкyю cтpaничкy! И этo ecть книгa!
***
Будущий рассказчик родился 2 (14) февраля 1855 г. в имении Приятная Долина Бахмутского уезда Екатеринославской губ., в семье офицера Михаила Егоровича Гаршина, чей род восходил к мурзе Горше (Гарше), выходцу из Золотой Орды, и Екатерины Степановны, урожденной Акимовой.
Когда Всеволоду было 5 лет, мать, захватив его с собой, ушла к любовнику. Отец вернул сына, и тот до 8 лет оставался с ним. Эти годы любимым занятием мальчика было чтение. Читал он все подряд, даже журнал «Современник» и солидные романы, в частности, «Что делать?» и «Собор Парижской богоматери», что не могло не сказаться на его необыкновенно раннем умственном развитии.
Через три года мать убедила чиновников вернуть ей сына, отдала его в Петербургскую гимназию, вскоре преобразованную в реальное училище. Гимназист учился с ленцой, два года просидел в одном классе. Похвастать мог лишь прекрасными сочинениями, фельетонами
