Канцлер (Гардемарины, вперед - 3) - Нина Соротокина

________________

Покои фрейлин размещались на первом этаже со стороны торцовой части дворца, и из окна Мелитриса могла видеть причудливую живую архитектуру этого сада: деревья в нем стригли в форме квадратов, китайских пагод, шаров. Осень раскрасила их в причудливые тона, живые конструкции несколько поредели, но листьев на них осталось еще предостаточно. Казалось, толкни этот желтооранжевый, как апельсин, шар, и он легко покатится по мощеной дорожке, запрыгает на мраморных лестницах, мостиках и переходах, которых здесь в изобилии, перепрыгнет беседку или клумбу и выскочит, наконец, на широкую площадь перед Екатерининским каналом. А там только спрыгни в воду и плыви к морю: я от дедушки ушел, я от бабушки ушел... Мелитриса пугалась этих мыслей, зачем ей свобода? Просто во дворце было скучно...

Площадь кончалась набережной, украшенной деревянной решеткой с точеными столбиками и вазонами с цветами. Цветы уж завяли. Здесь же располагалась малая пристань, деревянные ступени сбегали к самой воде. К этому месту причаливали катера, рябики. Мелитриса ходила, сюда всю неделю в любую погоду, вдруг из одного такого суденышка выйдет на набережную опекун Никита Григорьевич, нет, просто Никита, он ведь совсем не стар. Пора бы ему навестить свою подопечную. Ветер раскачивал катера и лодки, вода была черной и студеной, ветер рвал юбку, горстями швырял в лицо брызги... Как скучно! Правда, принцесса Курляндская говорит, что, когда государыня окончательно поправится, у фрейлин и минуты свободной не будет.

А впереди зима. Уже и печи затопили, от разноцветных изразцов тянет теплом. Как приятно греть о них руки и рассматривать деревенские и городские пейзажи, кораблики на волне, фигурки людей, цветы - все, что придумал художник. Истопники разносят березовые поленья в больших корзинах, они идут по анфиладам степенно, живя еще в прежнем неторопливом ритме, но их обгоняют, толкают, кричат: пошевеливайся, сонная тетеря, чай, во дворце живешь!

По приезде государыни во всей громаде дворца начались перестановки, чьито покои потеснили, кого-то со второго этажа переселили на первый, а то и вовсе во флигель, у иного вынесли всю мебель, спи на чем хочешь, даже у Петра Федоровича забрали одну комнату то ли под лекарей, то ли под аптекарей. Он немедленно побежал к жене жаловаться, а заодно сорвать зло, однако к жене допущен не был. Сказано было (ну не возмутительно ли?), что супруга его в лохани полоскается, то есть принимает ванну. Петр подумал, что задохнется от бешенства. По кому-нибудь надо было немедленно проехаться нагайкой, потому что ведь иначе и жить нельзя, жилы лопнут. Наследник бросился было в свои покои, но был перехвачен горбатенькой принцессой Курляндской. "Милый друг,- провела мягкой ладошкой по груди, заглянула снизу в глаза,- полноте, ваше высочество!.. Всем тяжело, надобно терпеть". Он немедленно выплакал на теплой, необширной груди свое горе. Скажи ему про терпение кто-нибудь другой, Петр опять взвился бы до потолка, а тут только вздыхал: "И то правда... У бедных фрейлин государыни тоже отняли две комнаты, порядка во дворце никакого, " Сегодня дежурных кавалеров посадили за стол второго класса, с пажами, секретарями и адъютантами! А им подлежит стол первого класса! Но вы правы, это все пустое... главное сейчас, здоровье тетушки".

Петра не обманули, Екатерина действительно мылась, но не в бане и не в мыльне, а в собственных покоях. Подобные, пренепривычные для русского обихода новшества она разрешила себе ввиду своего положения - в бане и угореть недолго.

Горничные долили в лохань горячей воды и вышли из комнаты. Анна Фросс - она стала незаменима - осталась подле, чтобы массировать грудь. Владиславова стояла рядом с горячим, надушенным полотенцем. Разговор о здоровье Елизаветы начала Владиславова, естественно, говорили в самых теплых сочувственных тонах, русская речь мешалась с немецкой. Анна знала свое место, она умела молчать и никогда не встревала в разговор без нужды, даже если разговаривали люди равные ей, а здесь вдруг настолько забылась, что всхлипнула:

- Неужели Их Величество помрут?- и такая в этом всхлипе была печаль, такое искреннее, щемящее сочувствие!

Екатерина улыбнулась, потрепала мокрой рукой ласковую, как замша, щечку девушки: "Бог милостив...", а сама подумала, расчувствовавшись: "Только народ может быть так чист и сентиментален, а германский народ в особенности..."

Ночью, лежа на своем жестком ложе, Анна попыталась вспомнить, куда она засунула записку с именем родственницы князя Оленева. Помнится, она скатала бумажку в плотную "колбаску" и спрятала... Сегодня вечером весь сундук перевернула, заглянула даже в тайник в шляпной коробке, которую по-прежнему берегла. Записка сгинула. Похоже, кто-то нашел ее и сунул туда свой любопытный нос, но не исключено, что лежит эта "колбаска" где-нибудь в складке кармана. Какая дуреха... Она продолжала ругать себя по-немецки и порусски, как вдруг забытое имя всплыло в сознании, как тихая ладьяМелитриса Репнинская... Ну вот, теперь можно действовать...

Где встретились эти две столь разные юные женщины (удивительно скрещение их судеб), не так уж важно, но не будем опускать подробности. Мелитриса шла по своим делам. Ей очень не хотелось объяснять, зачем она направляется в придворную контору, поэтому она мышкой проскользнула мимо комнаты принцессы Курляндской, пробежала коридор, с облегчением распахнула дверь на крыльцо и столкнулась нос к носу с красивой девицей в изысканном алом платье-пенье, чепце и накидке.

- Могу я говорить с вами? - прошептала незнакомка по-немецки.

- О, конечно. Только я не очень хорошо знаю немецкий язык.

- А французский? - не унималась Анна. Они уже вышли из дворца и, не сговариваясь, свернули на аллею, где за стрижеными, как пудели, кустами скрывалась беседка.

- Вы француженка?

- Нет, я немка.- Анна села на узкую скамеечку, шедшую по периметру беседки.- Меня зовут Анна Фросс, Я нахожусь при дворце великой княгини Екатерины.

Дальнейший разговор шел на смеси французского, немецкого и русского языков, последний Анна начала осваивать.

- Вы фрейлина? - спросила Мелитриса. Анна ничего не ответила, только пожала плечами, но по костюму, речи и еще по кой-каким признакам Мелитриса поняла, что Анна занимает положение ниже, чем фрейлина, но выше, чем горничная.

- И о чем вы хотели?..

- Передать поклон от вашего опекуна...

- Вот как? - опешила Мелитриса.

Ревнивое чувство заставило ее сразу поставить все с ног на голову - с чего это вдруг князь стал посылать приветы с незнакомыми, да еще столь хорошенькими девицами? Анна уже не казалась ей милой и любезной. Та угадала чувства Мелитрисы и постаралась немедленно развеять неприятный осадок.

- Князь Оленев очень добрый человек, он вызволил меня из беды. И хоть он сам не богат, связи, видимо, имеет не малые.

- Что значит "небогат"?- обиделась за Никиту Мелитриса.

- Я видела баронов, которым не на что купить себе кружку пива,рассудочно сказала Анна.

- Князь Оленев не таков. Мой опекун очень богатый вельможа. И очень скромный, а в остальном вы правы. Какая же беда приключилась с вами, милая Анна? Может, я могу быть вам чем-то полезной?

- Нет, нет, сейчас уже все хорошо. Благодарю вас. Я очень рада была с вами познакомиться.- Взор Анны затуманился.

Мелитриса закивала, ей тоже хотелось быть вежливой и доброжелательной. Она рассказала, какую комнату занимает, поведала о соседке, княжне Верочке, пояснила, что сейчас, когда государыня больна, ее днем можно видеть в любое время, только надобно Шмидтшу уведомить или у принцессы разрешения попросить. Они разговаривали, словно дорогу мостили друг к другу, уповая на какие-то теплые отношения, чуть ли не на дружбу, но Мелитриса чувствовала, что все эти строительные работы творились в угоду показной учтивости, дешевой куртуазности придворных, не более. Теперь надобно вежливо расстаться и, с единственной надобностью, ловко и непринужденно выйти из разговора, Мелитриса спросила:

- Вы не знаете, как пройти в дворцовую канцелярию? Я живу здесь только неделю и еще ничего не знаю. Впрочем, может быть, мне нужна придворная контора...

- А что вас интересует?

- По почте мне прислали вещи моего убитого отца. Их выслали с поля брани и направили в псковскую усадьбу, где я раньше жила. И вот, наконец, они дошли до дворца. Я получила уведомительное письмо.

Анна сочувственно покивала головой, потом дала необходимые пояснения, и они расстались. По дороге в канцелярию Мелитриса размышляла, что эта девушка из Германии, Анна, никак не может быть ее подругой, потому что она чужая по крови, по мысли, по воспитанию. И взгляд у нее хитрый, любопытствующий. Вообще в ней есть что-то крайне неприятное, настораживающее. Все очень логично укладывалось в голове Мелитрисы до тех пор, пока она не остановилась вдруг, топнув ногой: "Сознайся, черепашка очкастая, ты просто ревнуешь! Как не стыдно!.. Но именно из-за этого между нами никогда ничего не будет общего, она сама по себе, я сама..."