На берегу великой реки - Павел Лосев

На крыльце стоял староста. Он пришел за обычными распоряжениями по хозяйству.

– Веревку! – крикнул ему Алексей Сергеевич. – Быстрей!

Староста растерялся. Какую веревку? Зачем она нужна? Но попробуй спроси барина, когда он в таком гневе.

На глазах удивленного старосты Алексей Сергеевич привязал жену к стволу старой липы. Елена Андреевна не произнесла ни слова. Она знала, что и упрашивать, и кричать о помощи бесполезно. Никто не посмеет пойти наперекор…

Началась гроза. Алексей Сергеевич, должно быть, забыл о жене. Он пьяно выкрикивал какие-то угрозы, хрипло пел солдатскую песню:

Бонапарту не до пляски,Растерял свои подвязки,Хоть кричи пардон!

И кто знает, сколько бы времени простояла у дерева, зловеще озаряемая вспышками молний, измученная, насквозь промокшая мать, если бы не Коля…

– Так-то вот, Николенька, – закончила свой рассказ няня, в десятый раз принимаясь вытирать фартуком слезы.

Она куда-то ушла, но вскоре появилась опять:

– В Аббакумцеве пожар начался, – тревожно сказала няня, – наши мужики на помощь туда побежали. А еще, сказывают, пастушонка громом убило.

– Какого пастушонка? – испуганно спросил Коля.

– Да того, сказывают, который маленький. Алешкой кличут.

Что-то дрогнуло в Колином сердце. Не может быть! Всего какой-нибудь час назад Алеша играл вместе с ними, весело смеялся, хлопал кнутом.

– На телеге его привезли, – добавила няня, – у Лукерьи на завалинке положили.

Не спрашивая разрешения, Коля со всех ног бросился в деревню.

У избы тетки Лукерьи толпился народ. Мужики стояли без шапок. Женщины громко голосили. А Лукерья, повязанная черным платком, нараспев причитала:

Ты, родимо мое дитятко,Уж ты, чадо мое милое,На кого же ты, соколик мой,Да спокинул меня, бедную?

Потом она упала на колени и, гладя мертвого мальчугана по лицу, запричитала еще горестнее:

Ты, родимо мое дитятко,Повставай на резвы ноженьки…

Видно, крепко жалеет тетка Лукерья Алешу, думал Коля, слушая ее тоскливые причитания. Даром, что он ей не родной. Только почему она раньше все жаловалась: «Навалили обузу на мою шею. Пои, корми его, постреленка!»

Ребятишки пугливо жались около взрослых. А Кузяха забрался на изгородь и, держась рукой за ветлу, глядел через толпу куда-то вниз.

– Лезь сюда! – заметив барича, негромко пригласил он.

Но Коля начал протискиваться вперед.

– Пустите баринова сыночка. Аль не видите? – простуженно засипел нищий старик Ваня Младенец с сучковатым посохом в трясущейся руке. – Пускай поглядит на новопреставленного раба божия…

Алеша лежал на свежей, со следами дождя соломе. Открытые глаза его удивленно смотрели на небо. Лушкин венок так и остался у него на шее. Крохотное лицо мальчика посинело, а скрещенные на груди ручонки черны, как уголь.

Чем больше смотрел Коля на своего маленького друга, тем больше сжималось его сердце. Ах, Алеша, Алеша! Ну, как же так? Вечером собирался быть на Атамановой горке, играть в добрых разбойников…

Горячий клубок подкатился к горлу. Не выдержав, Коля горько-горько заплакал. В слезах этих были и незаслуженные обиды, нанесенные ему сегодня отцом, и тяжкие мучения любимой матери, и нежданная-негаданная Алешина гибель.

– Вишь ты, хоть и барин, а тоже сердце имеет, – сочувственно произнес вдруг Ваня Младенец, загремев веригами. – Душевный, должно, человек будет. Не в батюшку своего родного!..

В этот день в Аббакумцеве сгорело двенадцать изб. Тринадцатую еле отстояли. Пожары были и в других селениях, над которыми пронеслась гроза.

И, конечно, вечером никто не пришел на Атама-нову горку. Так и не состоялся поход добрых разбойников на Волгу.

Отъезд

…Сердце мое забилось сильно и неправильно при последнем взгляде на ветхий дом наш и окрестности бедной деревеньки, в которой я провел первые годы жизни.

Лето кончилось. Однажды утром, проснувшись, Коля глянул в окно: зеленая крыша флигеля за ночь стала белой-белой, словно ее посыпали известкой. Побелели и трава, и кусты, и цветочные клумбы. Неужто иней?

– Андрюша, – толкнул он в бок брата, свернувшегося клубком под теплым одеялом.

– А? Чего? – высунул Андрюша взлохмаченную голову, не понимая, зачем его тревожат.

– Смотри! Иней!

Андрюша громко зевнул и повернулся на другой бок.

Обиженный равнодушием брата, Коля отправился к няне. Она внимательно слушала его, покачивая седой головой.

– Что же тут удивительного, Николушка, – сказала няня, – пора! Теперь пойдут заморозки. Не удержишь. После Ивана-постного тепла не жди.

Чудная эта няня! На все у нее свои приметы. Наступает петров день, а она уже вздыхает: «Короче стал денек-то. Петр и Павел час убавил». На ильин день у нее тоже своя присказка: «Илья-пророк два уволок». А вчера няня подняла в саду желтый лист, оглядела его со всех сторон и, облегченно вздохнув, перекрестилась:

– Слава те, господи! Верхом листочки ложатся. Значит, доброго урожая жди. А ежели низом падают, тогда без хлеба насидишься.

Да и как же няне не знать всего! Восьмой десяток на свете доживает. А поглядишь на нее, не верится: такая еще крепкая, такая подвижная. И глаза у нее, как у молоденькой: с одного раза нитку в иголку вдевает.

После завтрака Коля скрылся в своем чулане. Он накинул на себя теплый нянин полушалок, натянул на ноги старые валенки. В чулане долго не начитаешься.

В доме необычно тихо, хотя отец не на охоте. Коля знал, что сегодня должен был приехать к нему из Ярославля музыкант. Так няня сказала. И еще прибавила:

– Дудеть будет. Во флигере. Там ему место заготовили. Теперь не жди покоя… Охо-хо-хо!

Только было Коля углубился в книгу, как во дворе начался какой-то шум. Он долетал сюда сквозь разбитое полукруглое окошечко. Скрипели ворота, что-то грохотало, слышались какие-то возгласы.

Ну усидишь ли тут за книгой? Как не полюбопытствовать! И Коля выскочил на балкон.

Посреди двора стояла нагруженная длинными ящиками телега. Вот с нее сполз толстый коротенький человек с тараканьими усами и мясистым красным носом. Вразвалку, не торопясь, он подошел к одноглазому сторожу Игнату.

– Изволь-ка, братец, доложить господину Некрасову, – донесся до Коли сиплый голос. – Унтер-офицер Гонобоблев. Капельмейстер!

Но отец уже сам появился на крыльце. Качнувшись на каблуках, приехавший обернулся, лихо козырнул и отрапортовал:

– Так что прибыл, ваше высокоблагородие. Согласно личной с вами договоренности в ресторации «Царьград». Доставил инструменты. Парижские! Самой новейшей марки. Изобретение господина Сакса. Употребляются во французской гвардии. Премного довольны будете…