Тогда и теперь - Сомерсет Моэм

— Мой дорогой Никколо, ты так непрактичен. Кто, по-твоему, будет читать ее? Ты думаешь, она принесет тебе славу.

— Я и не помышляю о ней, — рассмеялся Макиавелли.

Биаджо подозрительно взглянул на толстую стопку листов, лежащую на столе.

— Что это?

Макиавелли широко улыбнулся.

— У меня сейчас много свободного времени, и я решил написать комедию. Хочешь, я прочту ее тебе?

— Комедию? — удивился Биаджо. — Полагаю, она имеет политическое звучание?

— Отнюдь. Ее единственное назначение — вызвать смех.

— О, Никколо, когда же ты, наконец, станешь серьезным? Наши критиканы набросятся на тебя, как стая шакалов.

— Но почему? Ведь никто не сомневается, что Апулей написал «Золотого осла», а Петроний — «Сатирикон» только для развлечения.

— Но они классики. В этом вся разница.

— Ты хочешь сказать, что комедии, как и продажных женщин, начинают признавать только с возрастом. Я всегда удивлялся, почему критики узнают шутку, когда она уже ссохлась от старости. Они никак не могут понять, что юмор неотрывен от действительности.

Все еще улыбаясь, Макиавелли пододвинул к себе рукопись и начал читать.

— «Улица Флоренции».

Но, как и каждого автора, впервые читающего другу свое произведение, его охватило сомнение, понравится ли оно. И, оторвавшись от рукописи, он сказал:

— Это только первый вариант. Мне еще придется вносить много изменений.

Он неуверенно перелистывал страницы. Макиавелли с увлечением работал над пьесой. Но произошло то, чего он не мог учесть: персонажи зажили собственной жизнью и в результате стали совсем не такими, какими он их задумывал. Лукреция стала лишь слабой тенью Аурелии. Ему не удалось сделать ее более реальной. В соответствии с сюжетом Макиавелли пришлось показать Лукрецию добродетельной женщиной, которую мать и духовник уговорили пойти против совести. Пьеро, названный им Лигурио, наоборот, занял более значительное место, чем предполагалось вначале. Именно он предложил обмануть глупого мужа, он же договаривался с матерью Лукреции и монахом, короче, завязал интригу и довел ее до успешного завершения. Хитрый, сообразительный и остроумный мошенник. Макиавелли без труда мог представить себя на его месте. Когда пьеса была написана, он обнаружил, что и галантный герой-любовник, и проныра-слуга напоминали его самого.

— Между прочим, тебе известно, как поживает Пьеро? — спросил он, взглянув на Биаджо.

— Да. Я как раз собирался рассказать тебе о нем. Он хочет жениться.

— Неужели? Он нашел хорошую партию?

— Да, он женится на деньгах. Ты помнишь Бартоломео Мартелли из Имолы? Моего дальнего родственника?

Макиавелли кивнул.

— Когда Имола восстала, он решил переждать беспорядки в более спокойном месте. Как ты знаешь, Бартоломео рьяно поддерживал герцога и опасался, что ему это припомнят. Он уехал в Турцию. Войска папы вскоре заняли город. На счастье, Пьеро служил в его армии и, как оказалось, пользовался покровительством кое-кого из окружения Юлия II. Ему удалось уберечь дом и поместье Бартоломео. Того, правда, навечно изгнали из Имолы. А недавно пришло известие, что он умер в Смирне. И теперь Пьеро женится на его вдове.

— Как благородно с его стороны, — процедил Макиавелли.

— Мне говорили, что она молода и красива. Естественно, ей необходима мужская поддержка, а у Пьеро есть голова на плечах.

— Это я заметил.

— Во всей истории есть только одна загвоздка. Бартоломео оставил наследника, маленького мальчугана трех или четырех лет, и это не сулит перспектив детям Пьеро.

— Будь уверен, Биаджо, — хмыкнул Макиавелли, — он будет любить малыша как собственного сына.

Взглянув на рукопись, он довольно улыбнулся. Уж кто ему удался, так это фра Тимотео. В этот персонаж он вложил всю ненависть и презрение к монахам, жиреющим на доверии невежественного народа.

— «Улица Флоренции», — прочел Макиавелли и вновь замолчал.

— Что ты молчишь? — спросил Биаджо.

— Ты сказал, что Чезаре Борджа понес заслуженное наказание. Не злодеяния уничтожили его, но обстоятельства, над которыми он не властен. В этом мире греха и скорби если добродетель и торжествует над пороком, то не потому, что она добродетельная, а потому, что у нее более мощные пушки. И если честность побеждает обман, то не потому, что она честная, а потому, что у нее более сильная армия. И если добро сокрушает зло, дело не в том, что оно доброе, просто у него более тугой кошелек. Хорошо, если правда на нашей стороне, но было бы безумием забывать, что, не подкрепленная силой, она не принесет нам пользы. Мы должны верить, что бог любит людей доброй воли, но у нас нет доказательств того, что он спасает дураков от просчетов, вызванных их глупостью.

Макиавелли вздохнул и в третий раз начал чтение.

— «Улица Флоренции»…

1

Все течет, ничего не меняется. (фр.)

2

Кого господь хочет погубить, того лишает разума (лат.)